Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Таким образом, мнимая раздробленность судебной системы, определявшаяся сословной структурой империи, существовала больше на бумаге, нежели в реальной юридической практике. Судебные дела, как и законы империи, показывают, что сословная организация судов разрушалась почти с самого момента ее создания: отчасти из-за практических проблем, возникающих при рассмотрении дел с участием множества истцов и ответчиков, а отчасти из-за свойственной началу XIX века тенденции к централизации. Последняя привела к тому, что всесословные губернские суды во главе с профессиональными судьями, разбиравшими все дела на основании одних и тех же законов, быстро стали местом сосредоточения российской юридической практики и потому должны рассматриваться как предшественники пореформенных судов первой инстанции.

Дореформенное гражданское судопроизводство

Как отмечал мемуарист и судейский чиновник Василий Геттун, гражданские дела были сложнее уголовных, потому что в них были представлены две крайние позиции, и потому судьям требовались немалая осмотрительность и проницательность, чтобы избежать судебных ошибок. Напротив, уголовные дела было сложно пересматривать только в случаях вопиющих должностных нарушений[921]. Дореформенный гражданский процесс начинался в тот момент, когда истец обращался с прошением в соответствующий суд первой инстанции или когда должник опротестовывал полицейскую процедуру взыскания долга[922]. Обращаться следовало в тот суд, в юрисдикции которого находилось сословие ответчика в той местности, где ответчик проживал или где у него имелась собственность[923]. Если только должник не делал допустимое законом возражение, процедура взыскания долга полицией продолжалась даже после передачи дела в суд[924]. По этой причине должник должен был «обеспечить» иск, выдав залог в размере денежной суммы, служившей предметом тяжбы, или пойдя под арест[925].

После того как дело было возбуждено, стороны отвечали на взаимные претензии, обмениваясь письменными прошениями, и предъявляли свои доказательства. Это был самый длительный этап процесса. Правило 1716 года, допускавшее только два тура обмена прошениями, явно не могло быть соблюдено на практике, и уже в XVIII веке тяжущиеся во многих случаях обменивались прошениями более тридцати раз. Вместо того чтобы ввести другое, более реалистичное ограничение, закон был оставлен в подвешенном состоянии, при отсутствии какого-либо официального лимита[926]. По закону на первый обмен прошениями отводился один месяц, а на второй – от двух до шести месяцев, что позволяло обеим сторонам без труда затягивать процесс[927]. Кроме того, суд мог делать свои собственные запросы; например, в деле о наследстве он мог потребовать от наследника предъявить документы, подтверждающие его родство с покойным, а от тяжущихся – предъявить какие-либо из тех документов, на которые те ссылались. Были допустимы промежуточные («частные») апелляционные жалобы, еще более замедлявшие решение дела[928]. Стороны могли пойти на мировую сделку, которую суд должен был пересмотреть, чтобы убедиться в том, что она была действительно добровольной[929]. Реальные дела показывают, что тяжущиеся могли контролировать темп процесса как в теории, так и на практике.

Открытые процедурные рамки дореформенного суда позволяли даже людям со скромными средствами, связями и образованием выработать стратегию тяжбы и следовать ей при минимуме расходов. Об этом свидетельствует тяжба о наследстве подполковника Андрея Благинина, типичного николаевского солдата родом из крепостных, который в 31 год был произведен в офицеры и таким образом приобрел статус потомственного дворянина[930]. Выйдя в 1839 году в отставку в 41-летнем возрасте, он жил в маленьком деревянном домике в Москве на пенсию 666 рублей в год, так и не женившись и обходясь без прислуги. Правда, он познакомился с Анной Гавриловной Антоновой, неграмотной дочерью служанки из захолустного Зарайского уезда, сумевшей перебраться в Москву, где записалась в мещанское сословие. Благинин дважды в день посещал на квартире Антонову, которая была на 10 лет моложе его, и столовался у нее до тех пор, пока в июне 1849 года у него не начались боли в груди и сильные сердцебиения, усугублявшиеся его пристрастием к «горячительным» напиткам. 9 июня Антонова отправилась его проведать, но обнаружила мертвым в постели. Она вызвала полицию, которая опечатала дом и переписала все находившееся в нем имущество.