Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Еще более важно то, что судьи хорошо ориентировались в юридических вопросах, вопреки стереотипному представлению о судьях из судов низших инстанций как о людях, незнакомых с законом и полностью зависимых от своих секретарей. Не может же быть так, чтобы секретарь данного суда подготовил для разных судей разные заключения!

Хотя в данном случае должник выиграл дело, важно отметить, что объектом тяжбы служило только условие о неустойке: что касается самих бань, Никитин незамедлительно завладел ими. Это дело явно противоречит традиционному наблюдению о том, что дореформенная правовая система была нацелена на защиту должников и чрезмерно затрудняла взыскание долгов; цель данного решения суда скорее заключалась в том, чтобы воспрепятствовать несправедливому обогащению Никитина и подчеркнуть, что в случае выдачи долга под залог недвижимости он обеспечивается только этой недвижимостью и более ничем.

Обмен прошениями завершался тогда, когда «все доказательства от спорящих между собой будут представлены», после чего ни одной из сторон не разрешалось подавать какие-либо дополнительные прошения или заявления. Кто должен был принимать это решение, оставалось неясным. Далее секретарь суда составлял резюме всех прошений («записку»), соблюдая при этом определенные правила. Обе стороны проверяли, нет ли в «записке» ошибок, вносили дополнения, если считали, что они необходимы, и ставили на ней свои подписи. После этого секретарь составлял список законоположений, применимых к данному делу, – эта задача намного упростилась после издания в 1832 году Свода законов.

После того как дело было подготовлено для суда, проходил так называемый доклад дела, в ходе которого «записку» зачитывали судьям. Хотя эти слушания ни в коем случае не были «публичными», в них не было и ничего «тайного»: судя по всему, в маленьких залах присутственных мест – больше похожих на кабинеты – и в соседних коридорах, и на лестницах всегда толпились служащие суда и посетители. Участники процесса и их поверенные могли присутствовать при докладе дела и давать устные объяснения, если они замечали «что либо упущенным», но при этом «удерживаясь от всяких споров»[934].

Многие авторы, писавшие о дореформенном русском судопроизводстве, утверждали, что этим «запискам», от которых зависел весь исход дела, «нельзя было верить» и что они наделяли чрезмерной властью секретаря суда, который мог истолковать дело в пользу одной из сторон[935]. Как вспоминал Василий Геттун, его начальник, фельдмаршал граф Каменский, не доверял этим резюме, предпочитая читать оригиналы документов[936]. Однако я обнаружил, что дела обстояли ровно противоположным образом. Прошения в большинстве изученных мной дел содержат карандашные пометки, свидетельствующие о внесении изменений в процессе составления «записки». При этом мне не удалось найти никаких существенных изменений в какой-либо из «записок». В крайнем случае секретари немного правили их стиль, удаляя излишнее многословие и исправляя грамматические ошибки, да и то это случалось редко. Как правило, секретари просто меняли первое лицо местоимений на третье, а текст прошений оставляли в неприкосновенности. Например, готовя «записку» по делу коллежской советницы Стрекаловой, секретарь просто изменил лицо местоимений, выбросил некоторые из самых энергичных выражений и исправил ошибочно написанное адвокатом Стрекаловой слово «секверст» на правильное «секвестр»[937].

Даже если секретарь действительно неверно приводил аргументы одной из сторон, тяжущиеся, согласно закону, должны были изучить «записку», отмечая все, с чем они не согласны, расписаться на ней и, если считали это необходимым, лично дать устные разъяснения в присутствии судей. Это право не было простой формальностью: им широко пользовались на практике. Например, в ходе разбирательства по вышеупомянутому делу Никитина полковник изучил «записку» и отметил свое несогласие с тем фактом, что заемщиком в ней был неверно указан Суровщиков, а не его жена.