Само по себе вынесение решения осуществлялось в несколько этапов: после слушаний по делу судьи записывали свое решение («резолюцию») в журнале суда и расписывались под ним. Далее «записка» объединялась с «резолюцией» и составлялся официальный протокол, причем перед этим каждый судья мог изменить свое мнение и зафиксировать его в журнале. После того как протокол был подписан, новые изменения не допускались. Затем обе стороны получали письменное извещение с предписанием явиться в суд в назначенный день, чтобы ознакомиться с решением и написать под ним, удовлетворены ли они им или намерены подать апелляцию. Считалось, что решение вступало в законную силу в момент подписания протокола, даже если обе стороны еще не были с ним ознакомлены. В случае тех дел, по которым не полагалось апелляций, или тогда, когда сторона, желавшая подать апелляцию, не успевала сделать это в должный срок, речь шла об «окончательной законной силе». В решении суда перечислялись также способы его возможного исполнения, после чего суд передавал его для исполнения в соответствующее полицейское учреждение.
Долговые тяжбы показывают, что утверждения, будто бы дореформенное право «отвергало» состязательную процедуру в пользу так называемой разыскной или инквизиционной системы, являются преувеличенными[943]
. Под понятием «разыскной процесс» имеется в виду, что судьи контролировали общий ход тяжбы, а баланс полномочий в ходе уголовного процесса был существенно смещен в пользу государства[944]. Предполагалось, что судья должен играть активную роль при допросе сторон и их свидетелей. Следственная процедура ассоциируется с континентальными правовыми системами, из которых русское право многое позаимствовало в XVIII веке, в противоположность «состязательным» системам обычного права Англии и ее колоний (нужно отметить, что в знаменитом английском Канцлерском суде, существовавшем параллельно системе обычного права, применялась письменная непубличная процедура). Однако различие между разыскной и состязательной процедурами наиболее явно наблюдается в уголовных делах, будучи менее значимым в гражданских делах, в которых «решение о том, какие вопросы ставить, какие факты предъявлять и какие аргументы выдвигать, оставляется почти исключительно на усмотрение тяжущихся», о какой бы из двух западных юридических традиций ни шла речь[945]. Такое весьма четкое различие существовало между гражданскими и уголовными делами и в дореформенной России, вопреки утверждению Джона ЛеДонна о том, что российской «судебной процедуре настолько не хватало независимости и признания, что даже не вполне ясно, имелась ли разница между гражданской и уголовной процедурами»[946].Более того, в то время как юристы, воспитанные в традициях обычного права, привыкли думать, что состязательная система является наиболее оптимальной, в современной европейской и американской судебной практике существует тенденция к слиянию процедур обоих типов с целью смягчить их самые серьезные недостатки[947]
. В частности, в том, что касается гражданских дел, в английской процедуре в последнее время наблюдается «эрозия состязательного и устного принципов, отмеченная ростом вмешательства со стороны суда… и… все более широким использованием письменных материалов»[948]. Юрист Сайрил Глессер отмечал, что эта тенденция может привести к усовершенствованию «зачаточной» английской системы досудебного сбора информации (т. н. discovery)[949].В США многие федеральные судьи уже давно отказались от своего традиционного беспристрастного подхода в рамках знаменитого движения за «занятие более активной, „менеджерской“ позиции»[950]
. Считается, что более активное участие судей в процессе более уместно в случае сложных дел с большим числом свидетелей и огромным количеством документов[951]. Правоведы отмечали, что в современной юридической практике чисто состязательный гражданский процесс возможен не более, чем чисто следственный, с учетом того, что без судейского усмотрения в них не обойтись и, следовательно, чисто объективно выявить победителя невозможно[952].