Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

До 1854 года английские суды запрещали какое-либо сопоставление почерков, особенно при участии профессиональных почерковедов; этот же запрет действовал и в большинстве американских судов до первой половины XIX века[960]. Все четыре причины такого запрета были настолько странными и нелогичными, что это напоминает нам о том, насколько условным является само понятие правовой рациональности: 1) сторона, представившая образец почерка, в свою очередь, сама должна доказать его подлинность (возражение: почему бы действительно не сделать этого, если данный документ настолько важен для дела?); 2) образец может давать неверное представление о почерке данного лица (но любые другие улики в принципе тоже могут быть истолкованы неверным образом); 3) неграмотные присяжные будут не способны оценить результаты экспертизы (первоначально это была принципиальная проблема в английской судебной практике, но данное соображение потеряло свое значение по мере распространения грамотности в XIX веке); 4) не на всякого профессионального эксперта можно положиться (но то же самое относится к любым свидетельским показаниям)[961]. Таким образом, вместо профессиональной почерковедческой экспертизы англо-американское право полагалось на процедуру идентификации почерка кем-либо, лично знакомым с автором документа и его почерком. В XIX веке эта практика начала меняться по мере того, как кредитные сети становились более рыхлыми и обезличенными, а автор документа и свидетель все реже были знакомы друг с другом, из-за чего специалистам по почерку постепенно начали позволять давать показания, хотя в США им удалось упрочить свои позиции лишь к концу столетия[962].

В России развитие почерковедческой экспертизы следовало западноевропейским тенденциям: на практике она принимала различные формы, прежде чем во второй половине XIX века не возникло «научное» почерковедение[963]. Самые первые судебные дела, включавшие идентификацию почерка, датируются XVI веком. Как и в Западной Европе раннего Нового времени, предметом разбирательства в этих делах служили не долговые инструменты, а оспариваемые завещания; само же исследование почерка проводилось судебными дьяками[964].

Впоследствии русское право следовало континентальному образцу, разрешив использовать результаты почерковедческой экспертизы в качестве доказательств[965]. Экспертов приглашал суд, а не участники тяжбы. В середине XIX века русские суды экспериментировали с двумя типами экспертизы. Один из них состоял в голосовании множества судебных канцелярских служителей[966]. Другой вариант, соответствовавший тенденциям в англо-американском праве, заключался в обращении к услугам уважаемых учителей каллиграфии и рисования[967]. В России этот метод отличался своеобразием, так как здесь суд не довольствовался показаниями единственного эксперта, вместо этого опрашивая четверых или пятерых учителей, из разных гимназий и училищ. Мне не удалось обнаружить дореформенные судебные дела, в которых бы сличением почерков занимался единственный эксперт, а не целая комиссия. Неудивительно, что подобным комиссиям нечасто удавалось достичь консенсуса, из-за чего интерпретировать их обычно довольно запутанные выводы должен был суд, таким образом получавший право на то самое усмотрение, которое, как предполагалось, система «формальных улик» должна была устранить.