Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Реформаторская риторика авторов дореволюционной эпохи проникла и в современную историографию, в первую очередь благодаря новаторской книге обучавшегося в США историка Сэмюэля Кучерова, получившего свое первое образование юриста в царской России[897]. Самый подробный современный анализ судебной системы в эпоху ранней империи, принадлежащий перу Джона ЛеДонна, завершается 1825 годом, но позволяет сделать однозначные выводы и применительно к правлению Николая I, когда никаких существенных инноваций в процедуре не вводилось. ЛеДонн убедительно подчеркивает значение покровительства и социальных связей для юридического процесса, как и податливость судебной системы политическому нажиму – впрочем, ни в том ни в другом не было (и нет) ничего уникально российского. Помимо того, что английский идеал правового государства, в работе ЛеДонна выступающий как данность, никогда не существовал на практике, в период, освещаемый в его исследовании, он только начинал складываться[898]. Например, как можно – отчасти вполне справедливо – осуждать российские законодательные процедуры за их бессистемный и казуистический характер, а также – совершенно несправедливо – за то, что они не следовали четким процедурным правилам, если сама идея кодификации законов в первой четверти XIX века подвергалась ожесточенным нападкам по всей Европе, поскольку ассоциировалась с властью Наполеона?

Несмотря на то что у нас и по сей день нет всестороннего исследования российских судов до 1864 года, основанного на архивных источниках, некоторые историки, отказавшиеся от подхода к истории России как постоянному процессу реформирования, осветили различные аспекты российской правовой культуры до 1850-х годов[899]. Самая амбициозная из этих работ – всеобъемлющая социальная история Российской империи, написанная Борисом Мироновым, довольно оптимистично утверждающим, что в дореформенных судах уже дал себя знать прогресс в сфере законности и прав личности и даже применялись некоторые состязательные процедуры. Гораздо более убедительное изображение правовой сферы до 1864 года, основанное на богатейшем архивном материале, содержится в работе Мишель Ламарш Маррезе о владении собственностью дворянками и контроле над ней, причем выводы, вытекающие из этой работы, выходят далеко за рамки заявленной темы; Маррезе показывает, что в дореформенной России существовала прочная культура частной собственности, тесно связанная с имперскими законами и юридической практикой, призванной защищать интересы собственников в суде. Подход Маррезе близок к работам Нэнси Шилдс Коллманн и Джорджа Вейкхардта о допетровских судах, авторы которых доказывают существование крепкой, сложной и широко применявшейся правовой структуры с хорошо развитыми правилами судопроизводства. Все трое, не пытаясь выдавать недостатки за достоинства, рассматривают вопрос об отличиях, существовавших в российской правовой сфере, от западной «нормы»[900]. В центре моего исследования тоже находятся конкретные судебные дела, а любая правовая система интерпретируется мной как арена, где пересекаются всевозможные интересы и влияния и где исход нередко определяется политическими идеями данной эпохи[901].

Сословная структура судов

Как уже упоминалось выше, реальность строгого сословного деления жителей Российской империи на практике, а не только законодательно оспаривается в недавно вышедших исследованиях. Их авторы показывают, что сословные границы были проницаемыми и спорными. Однако другие исследователи настаивают на том, что социальная идентичность на основе сословий оставалась в силе и сохраняла значение вплоть до самого конца периода империи[902]. Одним из факторов, который представляется важнейшим основанием сословной структуры, была дореформенная судебная система, носившая, как считается, в целом сословный характер. Действительно, в «Учреждениях для управления губерний», изданных Екатериной II в 1775 году, предусматривалась система судов первой инстанции, основанная на идее о социальном равенстве подсудимых и судей. Поэтому суды делились на уездные – для дворян и (впоследствии) государственных крестьян, на магистраты – для купцов и мещан, и на надворные в Москве и Петербурге – для чиновников и разночинцев, не имевших в данном городе недвижимости.