Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Приведем лишь несколько типичных примеров. Так, Гессен в своей часто цитируемой работе обосновывает свое утверждение о коррумпированности и неэффективности дореформенного суда на примере единственного малоизвестного случая внесудебного коммерческого арбитража, который ничего не говорит о реальных судебных процедурах[882]. Его рассказы о чиновниках, подделывавших юридические документы, относятся к полиции, а не к суду, а его заявление о том, что в дореформенную эпоху судьи сами не составляли свои решения, а поручали это канцелярским служителям и секретарям, не сильно потрясают воображение[883]. Кроме того, Гессен цитирует слова известного пореформенного присяжного поверенного Владимира Спасовича о том, что судьи в старых судах были «озабочен[ы] только тем, чтобы дело механически производилось не по совести, а по закону»[884]. Даже если мы на момент согласимся с тем, что вынесение судебного решения в соответствии с законом – это недостаток, далее в своей книге сам Гессен отмечает, что за это можно подвергнуть критике и новый суд[885]. Блинов в своей не менее известной работе полагал, что судебную коррупцию в России можно изучать на основании художественных произведений, статей из периодических изданий и эмигрантских публикаций Герцена, в то время как «подлинные дела» полезны только в качестве дополнительных примеров, которые он считал излишними[886]. Напротив, моя работа основывается на убеждении в том, что для изучения судебной практики и правовой культуры любой страны необходимы в первую очередь факты из «подлинных дел».

Даже те работы, которые основываются на личном опыте авторов, все равно носят полемический характер. Примером могут служить хорошо известные мемуары о дореформенном суде, написанные Николаем Колмаковым, отлично знакомым с дореформенным правосудием и лично участвовавшим в составлении Судебных уставов 1864 года. В то же время он никогда не служил в судах первой инстанции, так как был чиновником Министерства юстиции, и его точка зрения формировалась под влиянием работы в Петербурге, занятия апелляционным судопроизводством и инспектирования провинциальных судов и административных органов, которым было поручено искоренение местной коррупции[887]. Колмаков не жалеет язвительных слов в адрес дореформенного суда: «прежние суды… по своему составу и обстановке, а равно по формам судопроизводства… а главное по зависимости своей от губернского начальства и других властей, не судебного ведомства, – были жалкие установления, нисколько не обеспечивавшие великое дело в государстве – дело отправления правосудия!»[888]

Тем не менее критику Колмакова можно свести к нескольким конкретным моментам. Один из них заключается в том, что провинциальное дворянство не относилось серьезно к своей обязанности участвовать в отправлении правосудия – в первую очередь в выборах председателей местных судебных палат. Однако факты, приведенные Колмаковым, демонстрируют ровно противоположное: что дворяне могли согласованными усилиями не допускать избрания кандидатов, пусть даже компетентных в профессиональном плане и одобренных властями, но, по общему мнению, способных навредить интересам дворянства.

Второе: Колмаков утверждает, что Министерство юстиции и судебная власть в целом были недостаточно влиятельны по сравнению с Министерством внутренних дел и полицией, которые, безусловно, имели очень широкий круг обязанностей. Опять же, ужасные истории, которые передает Колмаков, связаны с полицейскими злоупотреблениями и ничего не говорят нам о судах. Среди других репрезентативных критических работ – мемуары Ивана Бочарова, имевшего обширный, причем крайне негативный, опыт службы в Сенате в Петербурге. Как признавал он сам, этот опыт он приобрел до кодификации 1832 года, преобразовавшей российскую правовую культуру. Еще одна работа такого плана принадлежит перу Петра Костылева, поступившего на службу в начале 1860-х годов судебным следователем и имевшего некоторое представление о дореформенном правосудии. Однако и он не приводит никаких подробных примеров, помимо мелкого взяточничества и расплывчатых сетований о «мрачном лабиринте усложненного письменного производства», в котором «свивали себе теплые гнезда судейские дельцы»[889].