Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В то же время к XIX веке в большинстве западных правовых систем банкротство все чаще рассматривалось как последствие готовности пойти на риск неудачи, считавшееся приемлемым в определенных обстоятельствах и потому приводившее к списанию долгов, оставшихся у данного лица. Как указывалось в российском Уставе о банкротах 1800 года, «банкрота не должно разуметь бесчестным человеком, ибо честность и бесчестие не в звании банкрота состоит, но единственно в поступках, которые привели человека в банкротство»[359]. Поэтому соответствующие юридические процедуры включали крайне субъективную оценку личности и поведения должника. Соответственно, законы, защищающие целостность кредитной системы, на практике влекли за собой весьма запутанные взаимоотношения между правом и личными интересами и решениями. Даже самые четкие законы в реальности оспаривались, подвергались реинтерпретации и трансформации, подобно всем прочим аспектам личного кредита.

Невинные и расточители

Образ аристократа-мота (расточителя, транжира, растратчика или прожигателя), остающегося без доставшегося ему наследства по причине неопытности и несдержанности в желаниях, занял видное место в литературе и журналистике XIX века, оказав заметное влияние на последующих историков. Мы уже указывали на сомнительность традиционных описаний российского дворянства, якобы отличавшегося расточительностью: вопреки популярным представлениям, задолженность помещиков не была чрезмерной в сравнении с имевшимися у них активами; более того, многие землевладельцы, за которыми числились большие долги, были предприимчивыми и процветающими людьми. Тем не менее образ мота не был выдумкой моралистов и иностранных наблюдателей: пьянство, азартные игры и прочие разновидности невоздержанности сплошь и рядом приводили к накоплению больших долгов у молодых дворян и купцов. Расточительное поведение, несомненно, обнажало менее рациональные аспекты человеческой натуры и может быть лишь отчасти объяснено досадой молодых людей, вызванной невозможностью воспользоваться всеми благами, которые им могло дать семейное богатство. Другим возможным фактором мог служить недостаток финансового образования и социализации.

Однако в основе многих историй о мнимом расточительстве лежит не столько иррациональное стремление к удовольствиям и роскоши, сколько необходимость поддержания и повышения своего социального и официального статуса. Для многих молодых дворян жизнь в Петербурге и служба в императорской гвардии представляла собой финансовую игру – но не обязательно расточительную или иррациональную[360]. Не была она и настолько безнадежной, как может показаться из писем и прошений задолжавших аристократов, надеявшихся на помощь милостивого монарха. Кроме того, существовали социальные, культурные и в первую очередь юридические рамки, сдерживавшие неопытных или расточительных представителей имущих классов. Эти рамки особенно поразительны потому, что строгий юридический запрет на получение займов несовершеннолетними сочетался с менее формальными конкретными правилами, касавшимися совершеннолетних мотов, а формальные законы в николаевской России неизменно дополнялись личным усмотрением и частной инициативой, подчеркивая значение последних.

Образы расточительных дворян, выведенные писателями XIX века – от впавших в долги дворян из популярного романа Фаддея Булгарина «Иван Выжигин» (1829) до юного графа Ростова из «Войны и мира» Толстого, за одну ночь проигравшего 43 тыс. рублей беспринципному кавалерийскому офицеру[361], – слишком многочисленны, чтобы перечислять их здесь. Эти персонажи имели своих прототипов в реальной жизни. Можно вспомнить юного графа Дмитрия Николаевича Толстого, объявленного неплатежеспособным в 1863 году, когда его долги, отчасти обеспеченные различным движимым имуществом, таким как меха, приближались к 30 тыс. рублей. На эти деньги могла бы целый год жить очень богатая дворянская семья, хотя им было далеко до шестизначных долгов некоторых из виднейших российских аристократов. Значительную часть этой суммы Толстой, судя по судебному делу, потратил на покупку породистых лошадей, иногда попадая впросак. Эти долги не имели никакой видимой связи с расходами на военной или какой-либо иной государственной службе, поскольку юный граф служил в Московском дворянском собрании явно только для того, чтобы избежать долговой тюрьмы. В конце концов, на его счастье, отец оплатил его долги и добился закрытия его дела.