Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Не всякое расточительное поведение имело своей причиной глупость или пьянство; в некоторых случаях оно свидетельствует в действительности о попытках войти в окружение императора, сблизиться с влиятельными вельможами или, чаще всего, попасть в престижный полк. Мемуарист Андрей Болотов, прибывший в Петербург в 1762 году, чтобы служить адъютантом у генерала Корфа, явно не желал тратить большие деньги на лошадей и мундиры с позолотой, поскольку это ему не удалось бы без займов, но оказалось, что у него не было выбора, если он желал сохранить свою завидную должность[369]. Двадцать три года спустя юный князь Иван Михайлович Долгоруков (1764–1823), еще один известный мемуарист, отмечал: «По общему мнению судя, я поставил себя на хорошую ногу в свете [В Петербурге], но посмотрим, чего мне это стоило. Я не говорю о скуке, об исканиях, ходатайствах и разных капризах, которые там и сям мне переносить было должно. Более всего меня угнетать начали долги, сей неусыпаемый червь городских жителей!.. Щегольство вскружило мне голову»[370]. К концу 1785 года Долгоруков обнаружил, что задолжал портным, парикмахерам и извозчикам до 2 тыс. рублей. У него не было собственных лошадей или дома, он не предавался азартным играм и разгулу в сколько-нибудь серьезных масштабах, и потому причиной его расходов, по-видимому, было главным образом его положение офицера императорской гвардии, приближенного к цесаревичу Павлу Петровичу.

Эти требования не сильно изменились к рубежу 1850–1860-х годов, когда выходец из другой старинной семьи русских аристократов, юный князь Николай Павлович Оболенский, не сумел поступить на службу в императорскую гвардию после завершения учебы из-за плохих отметок. Он был вынужден довольствоваться слегка менее престижным Елисаветградским гусарским полком. С самого начала своей службы Оболенский забросал своего дядю и опекуна письмами, в которых, отрицая желание его «усчитывать», просил денег: выяснилось, что даже в обычном кавалерийском полку офицерам приходилось самим покупать себе дорогих лошадей, мундиры и экипировку. Тех офицеров, которые медлили с приобретением лошадей, переводили в пехоту, что было позором, о котором юный князь не мог и помыслить. С течением времени письма Оболенского становились все более отчаянными: хотя первоначально он клялся, что «входить в долги» он не имеет «ни малейшего желания», шитый золотом гусарский мундир обошелся ему в 1700 рублей с лишним, и ему надо было раздобыть лошадь до того, как в полк с инспекцией прибудет дивизионный командир. В своем рождественском письме дяде молодой князь признавался, что «против воли, по необходимости сделал некоторые долги». Таким образом, хотя Оболенский считал службу в гусарском полку неподобающей для человека такого, как он, происхождения, она все равно оказалась ему не по средствам и в 1862 году он вышел в отставку. В его письмах четко просматривается мотивация к поддержанию многолетнего престижа своего рода, но интересно, что его дядя, судя по всему, не считал эти долги неизбежными или хотя бы полезными для карьеры[371]. Военная служба, особенно в столичных городах, действительно требовала серьезных расходов, однако грань между роскошью и тем, что считалось необходимостью, во многих случаях явно оставалась весьма расплывчатой.

Тем не менее потенциальные выгоды службы в Петербурге, финансируемой за счет займов, тоже были значительными: статус семьи и будущий доход зависели от прибыльных назначений, повышений в должности, подарков от царя, военной добычи и государственных подрядов. Истории финансового успеха аристократов не привлекали такого же внимания со стороны исследователей, как эффектные аристократические банкротства. Например, важнейший чиновник царствования Екатерины II, князь Александр Вяземский, происходивший из старинной, но совершенно обедневшей семьи, скопил состояние в 2 млн рублей. Уже в XIX веке генерал-губернатором Москвы была такая колоритная фигура, как граф Арсений Закревский: этот выходец из скромной провинциальной семьи сумел привлечь к себе внимание Александра I, благодаря чему был устроен его брак с одной из богатейших российских наследниц[372]. В этом свете рискованные шаги, предпринятые для укрепления своих позиций и связей, представляются вполне совместимыми со свойственным XVIII и XIX векам идеалом рационального экономического поведения.