Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Помимо того, что мотов и тех, кто рискнул и проиграл, могли спасти родственники и даже – в немногих отдельных случаях – сам монарх, их защищала сложная система законов, запрещавшая отдельным категориям людей делать долги: какие бы то ни было или определенного типа. Эти законы представляли собой один из аспектов фундаментального правового принципа, согласно которому имущественные сделки могли совершать только лица, признанные юридически дееспособными. Особенно влиятельным примером системы гражданского права, устанавливающей границы юридической дееспособности и наделяющей взрослого мужчину, стоявшего во главе домохозяйства, обширными правами в отношении женщин, детей и прочих домочадцев, включая неимущих работников, служил французский Наполеоновский кодекс 1803 года[373]. Аналогичным образом законы, действовавшие в XIX веке в России, частично ограничивали юридическую дееспособность, например, иностранцев, евреев и других «инородцев», монахов и государственных служащих[374]. Помимо этих частичных запретов, закон запрещал вступать в законные договорные отношения любым лицам, являвшимся юридически недееспособными, например помещенным под опеку[375]. Самой крупной и наиболее четко определенной категорией юридически недееспособных были несовершеннолетние. В то время как в Московском государстве мальчики, достигшие 15-летнего возраста, поступали на царскую службу и считались юридически дееспособными, при Петре возраст наступления совершеннолетия был повышен до 18 лет применительно к сделкам с движимым имуществом и до 20 лет – с недвижимостью[376]. Согласно петровскому указу о единонаследии 1714 года, документы, подписанные лицами, не достигшими 20-летнего возраста, не имели законной силы. Это правило было подтверждено в 1752, 1821, 1826 и 1830 годах и включено в Свод законов 1832 года. Кроме того, согласно этим законам, несовершеннолетний, достигший 17-летнего возраста, все же мог брать в долг, но лишь с согласия своего опекуна[377]. В 1785 году Екатерина II своим законом разрешила лицам, достигшим 17-летнего возраста, распоряжаться своей недвижимостью, но продавать или закладывать ее без разрешения со стороны опекуна они могли лишь по достижении полного совершеннолетия, наступавшего в 21-летнем возрасте[378].

Несмотря на благие намерения, это правило не могло не создавать проблем – и не только потому, что молодые люди лгали, когда заявляли о своем совершеннолетии. Довольно серьезная техническая проблема заключалась в том, что при наличии у несовершеннолетних, достигших 17-летнего возраста, ограниченной возможности распоряжаться своей собственностью человек, не достигший 21-летнего возраста и формально считавшийся несовершеннолетним, мог производить впечатление лица, в большинстве отношений независимого от своей семьи: молодой мужчина в этом возрасте мог состоять на гражданской или военной службе, а молодая женщина могла быть замужней и перешедшей на попечение своего мужа. Дополнительная проблема на практике состояла в определении точного возраста данного лица. В XIX веке это было не всегда легко, поскольку записи в метрических книгах могли быть утрачены или быть недоступными, особенно в тех случаях, когда речь шла о некоторых категориях населения, например о многочисленных и экономически активных российских старообрядцах, чьи акты гражданского состояния не признавались властями[379]. Другие, менее убедительные, способы подтвердить чей-то возраст сводились к обращению к ревизским сказкам (спискам податного населения), исповедальным ведомостям и таким косвенным доказательствам, как свидетельские показания. Поэтому нас не должно удивлять обилие ошибок и злоупотреблений в этой сфере.