Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Суды настаивали на применении этого закона даже за счет родительского авторитета, который имперские власти обычно старались защищать. В обычных обстоятельствах родители автоматически считались законными опекунами своих детей, но дело осложнялось в тех случаях, когда родители и дети занимали противоположные стороны в имущественной сделке и от первых нельзя было ожидать беспристрастности. Именно это случилось между богатым московским купцом Дмитрием Савиновым и его дочерью, которая была замужем за поручиком Александровым. Родители супругов с обеих сторон часто использовали займы – реальные или фиктивные – для укрепления своей власти над молодым поколением и влияния на него, и именно так обстояло дело в случае Савинова. В какой-то момент – возможно, вследствие какого-то личного конфликта – он решил воспользоваться своей властью и взыскать с дочери громадный долг в 350 тыс. рублей, обеспеченный закладной на часть ее земель[387]. Дочь утверждала, что выдала закладную по требованию отца и что в тот момент ей было только 18 лет, что подтверждало предъявленное суду ее свидетельство о рождении и о крещении, выданное Московской духовной консисторией. Поскольку ее отец не мог не знать возраст дочери, она указывала, что по закону он не имел права заставлять ее выдать закладную, не назначив особого опекуна, чтобы эта сделка осуществилась под его надзором и с его одобрения. Более того, дочь Савинова или ее муж привлекли внимание суда к еще одной сомнительной сделке: в 1841 году отец Савиновой подарил ее брату Дмитрию четыре кирпичных торговых здания, изначально приобретенные на ее имя в 1838 году. Когда этот подарок регистрировался в Московской гражданской палате, Савинов объявил себя опекуном дочери, не будучи утвержден в этом качестве каким-либо официальным учреждением. Невзирая на возражения со стороны Савинова, Совестный суд (разбиравший тяжбы между родителями и детьми) нашел, что он нигде не был зарегистрирован в качестве официального опекуна своей дочери, и потому вынес решение не в его пользу[388].

Кроме того, родители могли воспользоваться этим правилом, заставляя детей выдавать долговые расписки вместо себя – вероятно, для того, чтобы избежать необходимости платить по долгам, хотя, например, в деле пожилого купца Артемия Рязанова имелись определенные сомнения, кто же в конечном счете был жертвой обмана. На судебном процессе о фиктивном банкротстве Рязанова его обвинили в том, что в 1860 году его 18-летний сын Василий по его требованию заявил, что ему 22 года, и выписал вексель на 900 рублей купцу Тихомирову, а когда тот попытался взыскать с него эти деньги, стал утверждать, что он был несовершеннолетним и выписал вексель по приказу отца. Однако Рязанов-старший заявил, что все это было сделано по просьбе самого Тихомирова, который соглашался ссудить ему деньги лишь в том случае, если ссуда будет выдана на имя Василия при наличии отцовской подписи в качестве гарантии. Если это правда, не исключено, что Тихомиров заставил Рязанова нарушить закон с тем, чтобы иметь возможность угрожать ему и Василию уголовным преследованием, побуждая Рязанова-старшего выплатить долг[389]. Аналогичный случай с участием молодого аристократа (вышеупомянутого Николая Бутурлина), офицера императорской гвардии, произошедший в 1859 году в Петербурге, наводит на мысль, что эта стратегия была достаточно характерна для российской культуры кредита и что кредиторы могли использовать правило, запрещающее давать взаймы несовершеннолетним, и угрозу уголовного преследования в своих собственных целях[390].

В целом запрет на получение займов несовершеннолетними был в принципе простым и недвусмысленным, имея в своей основе рациональное намерение защитить юных собственников и их семьи, перекладывая бремя подтверждения правоспособности заемщика на плечи кредиторов. Дореформенное правосудие критиковали то за чрезмерный формализм, то за его внимание исключительно к справедливости по существу. В связи с этим крайне любопытным выглядит то обстоятельство, что и заемщики, и заимодавцы изыскивали хитроумные способы приспособить правовые формальности к своим интересам и стратегиям. Тот факт, что это правило работало не совсем так, как предполагалось, не следует считать особенно удивительным или указывающим на то, что российское право в каких-то отношениях было ущербным или фиктивным. Использование уголовных санкций для предотвращения злоупотреблений говорит не о слабости: это была стратегия, широко применявшаяся и в других правовых системах. Наконец, случаи применения этого правила демонстрируют поразительную доступность элементарных правовых знаний для широкого населения в России XIX века.