Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В Российской империи шли более-менее аналогичные процессы. В эпохальном Соборном уложении 1649 года не предусматривалось списания долгов при банкротстве и не уточнялось, каким образом следует делить активы должника, однако содержалось требование о приостановке платежей на срок до трех лет в тех случаях, когда причиной упадка являлись пожар, наводнение или нападение разбойников; после этого должника все равно ожидали все негативные последствия, включая закрепощение[411]. Хотя первый Устав о банкротах был принят в России в 1740 году, в реальности он так и не вступил в силу, и во второй половине XVIII века процедуры банкротства определялись несколькими разрозненными указами[412]. Важный сенатский указ 1767 года ориентировался на голландское коммерческое правило и возлагал бремя принятия решений на большинство кредиторов, которым причиталась основная часть задолженности. В 1784 году это правило было уточнено и решающее слово в совете по банкротству стало принадлежать меньшинству кредиторов, являвшихся держателями большинства долговых обязательств[413]. Полноценный Устав о банкротах был принят в 1800 году; таким образом, в этом отношении Российская империя шла в ногу с общими западными тенденциями. Несколько видоизмененный вариант этого устава, принятый в 1832 году, оставался в силе до 1917 года лишь с незначительными изменениями.

Российское право определяло банкротство как неспособность полностью выплатить свои долги. В число других признаков банкротства входило личное признание должника или бегство. С технической точки зрения это определение могло превратить в банкротов буквально всех купцов и владельцев собственности и, соответственно, весь режим банкротства оказывался в полной зависимости от степени доверия со стороны кредиторов. Человек, погрязший в долгах, мог годами оставаться в деле, и, наоборот, лицо, объявленное банкротом, по современным стандартам могло быть полностью платежеспособным. Дворяне-помещики, формально не являвшиеся несостоятельными, могли обратиться к властям с прошением о создании особой «посреднической комиссии», призванной произвести упорядоченный раздел активов должника[414].

Несмотря на то что в России шли дискуссии о том, следует ли распространять процедуры банкротства на дворян, здесь не наблюдалось ни массового сопротивления, ни чего-либо подобного разделявшейся многими в Англии позиции сэра Уильяма Блэкстона, согласно которой лишь коммерсанты могли быть объявлены неплатежеспособными по не зависящим от них причинам, в то время как всех прочих до неплатежеспособности могла довести только их бесчестность[415]. Как и в других крупных правовых системах, в русском праве содержались отдельные положения, касавшиеся коммерческого и некоммерческого банкротства, но при наличии относительно четкой системы общественных сословий попытка провести грань между коммерческим и некоммерческим банкротством была сопряжена с особыми затруднениями, если некоммерческие долги были накоплены купцами, а коммерческие долги – представителями других сословий. В 1846 году этот момент был уточнен и правила о коммерческом банкротстве были распространены на представителей всех сословий, если у них имелись свидетельства на право заниматься торговлей. Наконец, еще один юридический вопрос – тоже не уникальный для России – заключался в том, какого рода деятельность можно было считать торговлей. Согласно Габриэлю Шершеневичу, ведущему специалисту по коммерческому праву в Российской империи, юридический консенсус гласил, что торговля не обязательно означала участие в серии сделок; для того чтобы считаться торговцем, было достаточно продемонстрировать намерение заняться торговлей, например путем покупки товаров в кредит с намерением их дальнейшей перепродажи[416].