Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Используя менее экспрессивные выражения, разорившийся в 1867 году пивовар и содержатель кабака Прохор Бодров объяснял свою неудачу общим упадком пивной торговли, утратой крупной суммы, выданной в долг, убытками вследствие конкуренции с откупщиками, которым до 1863 года принадлежала государственная монополия на спиртные напитки, и ущербом в размере до 12 тыс. рублей, связанным с попыткой Бодрова модернизировать свое заведение. Ко всему этому он прибавил менее убедительный рассказ о ворах, укравших у него сундук со счетными книгами и долговыми расписками на сумму до 20 тыс. рублей[431]. Если в тех делах, которые мне удалось изучить, кредиторы обычно подозревали жульничество и были не особенно склонны прислушиваться к словам должников о падении цен и сокращении объемов торговли[432], то по крайней мере суды, рассматривавшие и утверждавшие решения конкурсных управлений, состоявших из кредиторов, признавали, что упадок рынка мог служить смягчающим обстоятельством. Например, Московский коммерческий суд, жестко разбиравший дело престарелого купца Ивана Борисовского, противопоставил его рассказу о неудачной покупке нескольких домов в Москве ссылку на «нечаянный упадок» в торговле, в силу которого он мог бы рассчитывать на более снисходительное отношение[433]. В целом представляется, что к идее о неблагоприятном деловом климате, повлекшем за собой задолженность и банкротство, прибегали как должники, так и их кредиторы и судьи, но она так и не приобрела силу повсеместного и обеспечивающего определенный результат правила. Некоторые неудачные инвестиции и рискованные предприятия могли быть истолкованы и как безрассудные и поэтому далеко не всегда влекли за собой снисходительность к должникам.

После реформы 1864 года дела о злостном банкротстве разбирались судами присяжных, у которых всегда оставалась возможность оправдать даже тех подсудимых, чья вина была очевидна, и потому пореформенный суд присяжных следует рассматривать как дополнительный – и финальный – элемент в пореформенной процедуре банкротства. Банкроты, формально виновные, например, по той причине, что они уничтожили свои бухгалтерские книги, все равно могли быть оправданы присяжными, что фактически означало списание их долгов. Например, в 1876 году 49-летний московский купец Иван Елманов был обвинен в продаже своей хлебной лавки приятелю, купцу Лепехину, и в том, что заложил последнему всю обстановку своей квартиры. Елманов утверждал, что причиной его неплатежеспособности стала невозможность взыскать долги с пекарей, но не мог назвать их имен; помимо этого, он уничтожил свои бухгалтерские книги. Его брат, работавший служащим у него в конторе, показал, что Елманов почти не отпускал товар в кредит и что среди его должников не было пекарей. Лепехин отрицал, что Елманов передал ему лавку с тем, чтобы ее не забрали за долги. Суд присяжных оправдал Елманова[434].

Другой разновидностью квазиюридической процедуры являлась долговая лотерея – привилегия, иногда предоставлявшаяся известным должникам из числа аристократов. Она служила одним из каналов, посредством которых высшие власти и лично царь время от времени могли вмешиваться в отдельные дела, особенно в тех случаях, когда становился банкротом или умирал кто-то из высокопоставленных должников. Такого рода вмешательства производились при помощи параллельных внеправовых процедур, не подрывая судебную систему. Долговые лотереи представляли собой интересную альтернативу обращению к судебным процедурам и в первую очередь предназначались для наследников богатейших российских должников. Подобная лотерея состоялась, например, в 1821 году, когда умер граф Николай Головин, правнук первого российского адмирала Петровской эпохи, оставив собственности на 3 млн и долгов на 7 млн рублей. Наследники покойного графа разумно отказались от наследства, и правительство сочло необходимым провести продажу лотерейных билетов. Этим занималась специальная комиссия во главе с министром внутренних дел. Комиссия выпустила 17 тыс. билетов ценой 50 рублей каждый. Четыре главных приза включали части обширных земельных владений Головина, но помимо этого было 6009 денежных выигрышей в размере от 50 до 200 тыс. рублей. Жребий тянули двенадцать детей из Императорского воспитательного дома в Гатчине, а сведения о лотерее и розыгрыше ежедневно публиковались в «Санкт-Петербургских ведомостях». В число победителей лотереи вошли жители многих губерний, принадлежавшие к самым разным сословиям (дворяне, чиновники, солдаты, купцы, мещане и даже крепостной графа Шереметева, выигравший 25 тыс. рублей).