Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В случае России по-прежнему не вполне ясно, когда, каким образом и в какой степени отношение к кредиту претерпело ту же трансформацию. В начале XVIII века коммерческий кредит, как правило, можно было получить лишь под залог имущества или при наличии многочисленных гарантий[461]. Вполне может оказаться, что связь между кредитом и доверием была подтверждена и вновь проведена в XVII веке, аналогично тому, как фундаментом научного сообщества в Англии раннего Нового времени стала честь джентльмена, как показал Стивен Шапен[462]. Как уже говорилось выше, традиционное российское купечество попеременно изображалось то как особенно склонное к лжи и обману, то как особо ценящее честь и доверие. Экономист Иван Бабст писал в середине XIX века: «Через Рыбинск переходит в год хлебным товаром и монетой до 30 млн. рублей, а форма кредита имеет такой же отпечаток доверенности. Купцы доверяют друг другу значительные суммы по запискам на простом листе бумаги без соблюдения всяких форм, и временная рыбинская контора Коммерческого банка, куда их предъявляется ежегодно на 100 тыс. рублей, не может их принимать»[463]. Учитель церковно-приходской школы из городка Медынь в Центральной России в 1848 году подчеркивал, что местным купцам в их взаимных отношениях свойственны «доверие и честность при отсутствии каких-либо письменных документов» и в то же время они относятся враждебно к дворянам и прочим чужакам и готовы их обманывать. Сенатор Павел Сумароков, в 1845 году посетивший знаменитую Нижегородскую ярмарку, отмечал, что «честность среди купеческого сословия считается священной вследствие необходимости: любой штраф, задержка или невыполнение обещаний навлекает позор на данное лицо, лишает его доверия и препятствует его коммерческим предприятиям. Хотелось бы, чтобы мы, дворяне, тоже руководствовались бы подобными обязательствами»[464].

Столь же неоднозначные взаимоотношения между собственностью и доверием наблюдались в Москве в начале 1850-х годов: согласно мемуаристу Дмитрию Никифорову, «большинство» (то есть его социальное окружение, состоявшее из дворян и купцов, владевших собственностью) «знало средства друг друга, и потому немногие старались пускать другим пыль в глаза»[465]. Этим высказыванием он подразумевал, что если бы эти люди не располагали точной информацией о финансах своих соседей и знакомых, то сочли бы выгодным и полезным обманывать друг друга, выдавая себя за более богатых людей, чем они были в действительности.

В пьесе «Бешеные деньги» (1870) Островский показывает, как относились к слухам и представляли себе механизм их распространения в 1860-х годах. Весь сюжет пьесы вращается вокруг суждений о собственности и богатстве, как правило неверных, ее героями – владельцами собственности или, по крайней мере, людьми благородного происхождения; так, группа молодых повес обманом заставляет семью дворян Чебоксаровых, мать и дочь, поверить, что неотесанный провинциальный предприниматель Васильков владеет золотыми приисками; в свою очередь, тот факт, что он не выставлял напоказ ничего из роскоши, убеждает всех, что он – небогатый выскочка, в то время как в реальности он оказывается успешным железнодорожным подрядчиком. Еще один герой пьесы, Кучумов, внушает всем мысль о своем богатстве, главным образом, своими манерами и общительностью[466]. Из-за отсутствия таких же чисто внешних элементов в ином случае кто-то другой мог остаться без кредита. Как уже отмечалось выше, большая часть коммерческих операций на Нижегородской ярмарке осуществлялась в кредит. Однако некоторые категории товаров продавались только за наличные деньги, а в отношении некоторых категорий нерусских купцов – купцов из Бухары, Армении и Ирана – считалось, что они не имели кредита в России и поэтому были вынуждены торговать исключительно за наличные[467]. В аналогичном ключе персонаж Островского из «Бешеных денег» утверждает: «Молоденьким, хорошеньким женщинам взаймы денег не дают, потому что неделикатно им напоминать, когда они забудут о долге, а взыскивать еще неделикатнее. Им или учтиво отказывают, или дарят»[468].