Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Уже упоминавшийся дворянин-предприниматель и графоман Николай Макаров похвалялся в своих мемуарах, что его привычка незамедлительно расплачиваться по долгам принесла ему репутацию человека, достойного доверия: его товарищи-офицеры говорили, что давать взаймы Макарову «все равно, что в банк класть». Его мясник восхищался аккуратностью его платежей: «Помилуйте, батюшка! Да если бы вы не платили мне и в продолжении года, так и тогда я ничуточки не обеспокоюсь. Ведь за вами-то деньги вернее, чем у меня в сундуке. У меня-то могут уворовать, ну и пропали. А у вас-то завсегда будут целы; хоть бы и украли, вы наверно мне заплатите. Я во всю жисть не забуду, как вы могли мне не заплатить ни копейки, значит, сам я был виноват. А вы тотчас же заплатили мне без всякого спору или сумления». По словам Макарова, проницательная парижская продавщица с первого взгляда оценила его кредитоспособность и отдала ему бинокль, не спросив ни его адреса, ни даже имени: «Вы принесете свой долг, непременно принесете, я в том уверена. Я знаю, с кем имею дело; ведь не даром сижу я здесь в продолжение двадцати лет». Макаров сравнил этот эпизод с другим, когда петербургский виноторговец не пожелал продать ему в кредит две бутылки дешевого вина, хотя знал его уже два года как исправного плательщика[469].

Показателями респектабельности и надежности могли служить как привлекательный облик, речь и манеры, так и имущество и условия проживания, а также социальное окружение данного лица. В качестве отправной точки была полезна приятная внешность, особенно с учетом свойственной XIX веку веры в физиогномику, то есть в то, что внешний облик человека отражает его характер[470]. Роман Михайлович Медокс (1795–1859), знаменитый аферист Наполеоновской эпохи, пользовался своей внешностью «англичанина», когда ездил по Кавказу в 1812 году, выдавая себя за гвардейского офицера и личного представителя царя, собирающего ополчение из числа горцев[471]. Сонька Золотая Ручка, аферистка конца XIX века, чья жизнь настолько окружена легендами, что сейчас уже невозможно достоверно воссоздать ее биографию, использовала свои женские чары для мошенничеств и краж, из которых многие были связаны с кредитом[472]. Сергей Михайлович Фокин, не менее примечательный, но оставшийся в полной безвестности, если не считать состоявшегося в 1867 году публичного суда над ним за троеженство, – дворянин-аферист, по современным стандартам был вовсе не Аполлоном: согласно составленному полицией описанию, это был человек «собою тучный лицо круглое полное волосы черные редкие разделенные в половине лба надвое брови черные густые глаза черные в половине навыкате, но небольшие, борода черная круглая, но небольшая»[473]. Тем не менее тучность не лишала Фокина мужской привлекательности в глазах его многочисленных жен и подруг, судя по всему, работая в его пользу как признак благополучия[474].

Однако по большей части признаки респектабельности не были связаны с природными данными человека и указывали как на уровень его состоятельности, так и на менее явные факторы, такие как степень укорененности индивидуума в его локальном сообществе и стабильность его состояния, гарантировавшая будущие платежи по долгам[475]. Даже богатые и влиятельные люди были чутки к этому принципу. Например, в самом начале XIX века петербургский генерал-губернатор граф Петр Александрович Толстой (1770–1844), собираясь на большой бал, обнаружил, что драгоценности его жены заложены в государственном ломбарде. Благодаря своему положению он мог временно взять из ломбарда бриллианты для бала, но в последний момент отказался от этого намерения, заявив жене: «Ты меня ввела было в шарлатанство». Меньшим бесчестьем для него было, если бы его жена появилась на балу без своих лучших украшений, но не ношение заложенных драгоценностей, которое бы внушило окружающим неверное представление о финансовом положении семейства[476].

В XVIII веке Прокофий Акинфиевич Демидов, которого помнят как первого банкира современного типа в России, использовал, согласно рассказам современников, свойственные той эпохе признаки респектабельности для принуждения должников к платежам: например, одной аристократке, желавшей получить у него ссуду, пришлось подписать бумагу, в которой она признавалась в своей сексуальной распущенности. В другой раз Демидов столкнулся с необходимостью выдать заем самой Екатерине Второй, но с тем, чтобы гарантировать выплату долга, выдать долговую расписку он заставил ее любовника Григория Григорьевича Орлова, взяв с него клятву, что тот получит три затрещины, если не заплатит[477]. Хью Хадсон интерпретировал эксцентричные выходки Демидова как своеобразный протест против порочных аристократических обычаев и попытку защитить права среднего класса, но с точки зрения культуры кредита Демидов всего лишь вынуждал своих должников представить единственное обеспечение, которое бы гарантировало выплату долга[478].