Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Та же стратегия, сочетавшая подлинное хорошее воспитание с фиктивным аристократическим богатством и манерами, широко применялась группой аферистов, работавших в пореформенной Москве, – «червонными валетами». Несколько настоящих, хотя и обедневших дворян, входивших в это весьма аморфное сообщество преступников, были спасены от жизни на улице своими предприимчивыми, но некультурными сообщниками, которые обеспечивали их жильем и обстановкой, чтобы те разыгрывали яркие представления, выдавая себя за заезжих провинциальных аристократов, а также – в одном случае – за стремительно богатевшего промышленника с юга России (который в середине XIX века представлял собой нечто вроде экономической Земли обетованной). Организация представлений в гостиничных номерах и роскошных квартирах была делом тонким. Исследование Дэвида Сандерленда о признаках респектабельности и доверия в викторианской Британии показывает, что каждая безделушка, каждый блокнот и каждая картина в конторе или в номере самозваного «промышленника» – как и настоящего – должна была обладать символическим смыслом в глазах пришедших с визитом кредиторов и деловых партнеров. «Червонные валеты» использовали липовые деловые письма, разбросанные по столу, поддельные конторские книги в дорогих переплетах с золотыми буквами и фотоснимки продукции несуществующих сельскохозяйственных владений[485].

Более того, для таких представлений, судя по всему, требовались актерские навыки опытного профессионала. Если вернуться в эпоху Наполеоновских войн, то Роман Медокс, хотя и был сыном британского антрепренера, переехавшего в Москву и основавшего здесь первый публичный театр (ставший предтечей нынешнего Большого театра), месяцами изображал гвардейского офицера и принимал участие в светской жизни местной элиты, обмениваясь с ней подарками, и следил за тем, чтобы в его рассказах не было противоречий. Сонька Золотая Ручка, насколько известно, выдавала себя за богатую дворянку, хотя не знала никаких иностранных языков, кроме нескольких фраз, которые она, однако, могла произнести с идеальным прононсом.

Даже то, что Катриона Келли описывает как общую культуру учтивости российских средних классов, оставляло большой зазор между богатыми аристократами и менее знатными дворянами[486]. Например, когда помещик Сергей Фокин в начале 1860-х годов провернул ряд афер в нескольких европейских странах (часто пользуясь легковерием проживавших там соотечественников), высокородный российский посланник в Гааге писал, что тому присущи «ухватки человека зажиточного, но тем не менее простого, необразованного». В частности, отметил он, Фокин изъясняется «языком простонародным, например: ефтот и т. п.»[487].

В 1862 году Фокин нанес в Лондоне визит анархисту Михаилу Александровичу Бакунину – тоже беглецу, недавно покинувшему Россию, чтобы избежать тюремного заключения. Мошенник предлагал представить Бакунина и его друга Александра Ивановича Герцена своим богатым друзьям, якобы готовым пожертвовать им не менее 50 тыс. франков, которые, как подчеркивал Бакунин в письме В. Ф. Лугинину, немедленно перехваченном царскими агентами, « теперь… до зарезу нужны» (подчеркнуто в оригинале). Фокин безуспешно попытался познакомиться с Герценом, которому, по словам Бакунина, этот «странный господин… сильно… не понравился – да и мог ли понравиться с ног до головы симбирский помещик-татарин». Несмотря на презрение к менее привилегированному и менее образованному провинциальному дворянству, положение Бакунина все же было довольно отчаянным, что объясняет его интерес к предложениям Фокина – по крайней мере, на первых порах[488].

Фокин был не только аферистом, но и обладал навыками приумножения капиталов. В ходе не связанного с его делом расследования, проведенного в 1859 году Третьим отделением, он привлек к себе внимание жандармов в качестве одного из известнейших ростовщиков Петербурга, работавшего в партнерстве с другим ростовщиком, Антоном Богомольцем. Среди прочего жандармы обнаружили, что одновременно Фокин задолжал крупную сумму другому предполагаемому злостному ростовщику, губернскому секретарю Андрею Дмитриеву[489].