Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

В то время как поведение Бедекера, должно быть, было очень нехарактерным для немецких иммигрантов в России, его история в своих общих чертах, судя по всему, была достаточно типичной для младших представителей растущих в числе российских городских классов с восходящей социальной мобильностью. Знакомые с барским образом жизни, они не имели возможности зарабатывать достаточно денег для того, чтобы самим вести его. Мещанка Мария Лебедева, коллега Бедекера, но русская по происхождению, пыталась добыть средства к существованию для своих четверых маленьких детей[492]. Лебедева, 32-летняя дочь московского купца и вдова подольского мещанина, явно не имела иного имущества, кроме одежды, которую носила. Она зарабатывала на жизнь аферами, а также преподаванием музыки и шитьем мужских сорочек. Именно ее статус учительницы музыки – судя по всему, подтвержденный действительно имевшимися у нее музыкальными навыками – позволил ей в 1861 году взять напрокат у разных изготовителей инструментов и в разных музыкальных магазинах четыре фортепьяно и заложить их у разных ростовщиков. Закладывая инструменты, Лебедева утверждала, что они принадлежат ей («потому что иначе их не берут в заклад»), и выдавала расписки о продаже, как было принято в ломбардах. Когда Лебедеву поймали, она заявила, что пошла на мошенничество «по бедности» и только по требованию мещан Смирнова и Розанова, которым она задолжала деньги. Кроме того, Лебедева воспроизвела стратагему Бедекера, взяв у уроженки Гамбурга Анны Винтерлинг на 61 рубль 16 копеек хлопчатобумажной ткани, за которую якобы был должен заплатить несуществующий жених Лебедевой. Она даже сама прикидывалась ростовщицей: у государственного крестьянина Смирнова она взяла лисью шубу ценой 160 рублей, но выдала ему лишь половину этой суммы, а затем исчезла; у мещанки Шустовой она взяла шубу ценой 150 рублей, а затем заявила, что ее отобрали на улице два грабителя. Таким образом, Лебедева производит впечатление буквального двойника Бедекера – за исключением того, что она была чисто русской, женщиной и ею, по крайней мере в какой-то степени, похоже, двигала действительная забота о детях, а не дух авантюризма. Интересно, что дореформенная Московская уголовная палата отменила первоначальный приговор и закрыла ее дело, указав, что она не прибегла ни к мошенничеству, ни к насилию, а значит, не совершала никаких преступлений!

Другие судебные дела, иллюстрирующие сложные взаимоотношения между кредитоспособностью, репутацией и внешними признаками наличия собственности, включали ситуации, когда коммерческий кредит, уже имевшийся у данного лица, якобы пострадал из-за ссоры с властями, клеветы или незаконного использования торговой марки. Проблемы с полицией и другими официальными лицами могли иметь очень пагубные последствия, на что указывают настойчивые жалобы известного и богатого московского купца и текстильного фабриканта старообрядца Ивана Бутикова, который в 1859 году ввязался в продолжительный конфликт с полицией, пытавшейся арестовать его сына за долги. Не найдя сына, полиция ненадолго задержала самого Бутикова, а потом расставила вокруг его дома вооруженную стражу, что вынудило старого купца забрасывать отчаянными жалобами шефа жандармов и московского генерал-губернатора. Бутиков утверждал, что подобные действия противозаконны и вредят его деловой репутации и его кредиту[493].

Слухи, распускавшиеся недоброжелателями, могли наносить не меньший ущерб, чем зачастую неуклюжие действия российского полицейского аппарата. Так, московский мещанин Василий Курочкин – получивший свободу крепостной генерал-майора Григория Колокольцева, а впоследствии содержатель гостиницы на Смоленском рынке в Москве и управляющий имением своего бывшего хозяина – был обвинен детьми покойного генерала в растрате. В иске за клевету, поданном на них, Курочкин сетовал на то, что «чрез такое пострамление [sic] меня гг. Колокольцевыми я с семейством своим пришел в совершенную нещату [sic] и как человек коммерческий производя разную торговлю потерял чрез то всякое доверие в кредит»[494]. В рамках тяжбы с Курочкиным наследники генерала подавали в Опекунский совет и Коммерческий банк петиции с просьбой не выдавать никаких займов ни Курочкину, ни его родственникам. Наследники утверждали, что их расследование растраты «не имело официального характера» и потому Курочкин не мог лишиться кредита, поскольку обвинения в его адрес не были опубликованы в печати. Из-за истечения срока давности Курочкину не удалось добиться, чтобы Московский уездный суд завел дело об «обиде и клевете» на наследников генерала, и ему осталось лишь прибегнуть к намного менее эффективному средству – гражданскому иску.