Барбара. Скажи, когда ты вернешься?

Люк Симон тоже, хотя и много позже, уехал из столицы. Последние годы он провел в местечке Люси-сюр-Ионн, это срединная Франция, район Бургонь. В Сети есть необычный документальный фильм “Ателье Люка Симона”, снятый за год до его смерти в 2011-м. Он болен – Альцгеймер. Но при этом роскошно выглядит: седой, высокий, модно одет и сияет белозубой (искусственной, конечно) улыбкой. Жена Дорис – тридцать лет счастливого брака. Слушает любимого Шуберта. Ведет съемочную группу в свой загородный дом, до боли напоминающий дом Барбары в Преси: та же высокая каменная стена, плющ, двор, закрытый от посторонних глаз, – и ощущение глухой, безнадежной провинции, откуда уже не возвращаются. Мастерская художника, потерявшего память, – за него все помнят кисти, краски, картины, оконченные и неоконченные, какие-то фигурки, вырезанные из картона и расставленные по всем столам, брошенные возле двери записки. Старики, пришедшие в гости, – объятия и поцелуи. Счастливая улыбка человека, который уже не здесь. Где? Он там и похоронен, в Люси-сюр-Ионн, а река Ионна – это левый приток Сены. Марна, на берегу которой стоял дом Барбары, – ее правый приток. Так Сена соединила их уже после всего.

Но был еще один эпизод, о котором стоит вспомнить. Летом 1997-го в доме в Люси-сюр-Ионн раздался телефонный звонок.

– Это Барбара, я звоню узнать, остались ли у вас картины Moralities légendaires?

Люк – а прошли долгие годы, в течение которых она не давала о себе знать, – ее не узнал.

– Мадам, извините, я сейчас в деревне…

– Я знаю, знаю. Но послушайте, Симон… Это Барбара, певица! Я нашла ваш старый каталог серии Moralités, это так прекрасно. Я хотела бы купить одну картину. Подождите, Сим, здесь в каталоге ваше письмо ко мне, я никогда его не читала… Это потрясающе!

Она говорила не переставая: что пишет мемуары, что очень занята, но все же хочет приехать к нему в ателье…

Конечно, он был рад услышать ее, как радовались ей все друзья, которым она подряд звонила именно тем последним летом.

– Да, но сейчас я как раз ремонтирую ателье. Через два или три месяца я мог бы принять вас.

Теперь опоздал он, как когда-то Юбер. Через три месяца ее уже не стало.

Жак Брель

Я лечу в самолете Вена – Рига и читаю затертые до дыр мемуары Барбары. Муж подарил мне неделю, чтобы я закончила главу о ее мужчинах – не могу этого сделать уже полгода. К тому же заветный томик из серии Le livre de poche (“Карманная книжка”) – мой талисман: я очень плохо переношу полеты и потому всегда беру с собой томик воспоминаний Барбары, которая сейчас смотрит на меня с обложки сильно подведенными черным карандашом глазами не слишком добро: сколько можно возиться! Давно пора было все написать. Фотография из поздних и не самая удачная, как мне кажется, у нее много других гораздо лучше. Например, в исполнении знаменитого французского фотографа Беттины Раймс. Но вот звучит сакраментальное “Наш самолет находится в зоне турбулентности”, – и я хватаюсь за нее как за спасательный круг вроде того, что висел на стене кабаре L’Ecluse. Сейчас я листаю книжку в надежде найти хотя бы одно упоминание о Жаке Бреле – ее близком друге, их даже называли близнецами (по мироощущению и творческой экстравертности, вероятно), о чьей смерти она не могла говорить, а письмо-песню ему – знаменитый Gauguin (Lettre a Jacques Brel) (“Гоген. Письмо Жаку Брелю”) – подписала “Леони”, по имени своей героини в его фильме “Франц”. Нахожу с трудом: он там не назван Брелем, просто Жак. А до этого шла речь о Жаке Аттали, политике и экономисте, занимавшем видное положение в кабинете Франсуа Миттерана (дружила с обоими, в 1988 году Миттеран вручал ей орден Почетного легиона). Вот поди и разберись. Хотя есть определенная закономерность в том, что двое мужчин – особенно близких – не названы ею, в отличие от многих других, полным именем: Юбер Балле и Жак Брель, месье Н. и просто Жак.

Вот этот фрагмент. 1984 год, Барбара в Израиле, в Тель-Авиве, куда приехала навестить свою младшую сестру Регину – у той непростой период в жизни. Из окон ее гостиницы видно море, она идет на пляж. И хотя желтый песок и теплое Средиземное море никак не напоминают холодные серые пейзажи бельгийского Бланкенберга, где Брель снимал своего “Франца”, ее пронзают воспоминания. “Море… Я поставила на песок свою сумку и подумала о Жаке. Нет, он не умер – тот, кто всегда больше всех бунтовал. Но его больше нет ни в море, ни на небе. Я вспоминала его требовательность к себе, его смех, те долгие часы, что мы проводили в путешествиях на его зеленом «ягуаре», – слушали Равеля, говорили о его врожденном непонимании женщин, его склонности искать в них собственные чисто мужские качества. Все это нахлынуло на меня здесь, на пляже, через шесть лет после его ухода. Ты всегда со мной. Я смеюсь вместе с тобой”.