Барин и крестьянин в России IX–XIX веков. Влияние исторических событий на земельные отношения во времена Киевской Руси, в монгольский период и последние 150 лет крепостного права

Комиссии положили эти принципы в основу своей работы. Поскольку новая правительственная программа резко отличалась от рекомендаций губернских комитетов, которые следовали линии, изложенной в предыдущем правительственном предложении, уполномоченные решили не использовать эти рекомендации, кроме как в качестве материала для собственных выводов. Царь обещал, что в окончательном решении вопроса о реформе будут участвовать представители губернских комитетов. Однако чиновникам комиссий удалось добиться изменений, позволив представителям губернских комитетов высказать свое мнение, но не голосовать по предложениям. Это, естественно, возмутило провинциальное дворянство, и между его представителями и чиновниками начались интриги и политические распри, дабы заручиться поддержкой царя. Дворяне проиграли, отчасти потому, что чиновники сумели убедить царя в настрое подавляющего большинства губернских комитетов против освобождения, а отчасти из-за гнева царя на дерзость дворян, осмелившихся усомниться в его воле.

Редакционные комиссии работали на полную мощность в течение года и семи месяцев, проведя 409 заседаний и выпустив тома докладов и меморандумов. Дабы сэкономить время и имея дело с огромным потоком обрушившейся на них информации, они решили использовать только данные, собранные для владельцев 100 и более душ. Условия для собственников с меньшим количеством душ просто игнорировались. 10 октября 1860 г. комиссии завершили проект закона и передали его в Главный комитет. Комитет обсуждал проект до 14 января 1861 г., но практически не внес в него существенных изменений. Проект затем отправился в Императорский совет, где царь и его советники изучали его до середины февраля. Ими было добавлено положение, имевшее большое значение в последующие годы. Оно позволяло помещикам отдать крестьянину по взаимному соглашению одну четверть земли, требуемой по закону, после чего все их обязательства друг перед другом аннулировались. Эта поправка была предложена князем Гагариным, сторонником безземельного освобождения, как способ уменьшить количество земли, которую освободившиеся крестьяне имели бы в своей собственности.

Редакционные комиссии завершили последний этап своей работы в условиях полной секретности. Когда готовый закон поступил в государственную типографию, тамошним рабочим пригрозили ссылкой в Сибирь, если они допустят утечку какой-либо информации. Даже высокопоставленные чиновники не знали, что в нем содержится. Люди, которые думали, что разбираются в вопросах протокола, ожидали, что царь опубликует закон 19 февраля, в шестую годовщину коронации. Александр действительно подписал указ в тот день. Но неделей позже, 26-го числа, должны были начаться масленичные празднования, и правительство опасалось, как бы известие об освобождении в сочетании с пьянством и разгулом, имевшим место во время Масленичной недели, не привело к серьезным беспорядкам. Поэтому обнародование было отложено до дня перед началом Великого поста, воскресенья 5 марта, в надежде, что мрачность покаянного сезона ослабит народную возбудимость. В этот день царский манифест, возвещающий новый закон и краткое изложение его основных положений, был прочитан в церквях, роздан и расклеен повсюду. Официальному документу потребовалось больше времени, чтобы добраться до окраин; некоторые деревни не получили манифест и текст закона до самого мая.

Манифест был написан напыщенным и местами непонятным языком. Но смысл его был ясен тем, кто его читал или кому ему читали. Князь Кропоткин, писавший 40 лет спустя, вспоминал то воскресенье в Петербурге как день необузданной радости. Толпы народа собрались перед Зимним дворцом, выкрикивая «ура!», в опере публика снова и снова пела Императорский гимн, и возбужденные люди бежали за каретой царя, когда он проезжал по улицам. Но все то волнение, которое помнил Кропоткин, похоже, ускользнуло от внимания американского министра, находившегося тогда в Санкт-Петербурге.

В депеше в Вашингтон, посланной всего через три дня после объявления об освобождении, он сообщал: «В Петербурге было очень тихо… с момента публикации „Крепостного манифеста“. В воскресенье я проехался по городу, дабы глянуть, как его обнародование повлияет на людей. Оно было воспринято очень спокойно, волнений нигде не наблюдалось. Я несколько раз встречался с императором, но его продвижение по улицам, похоже, не вызывало особого восторга. В понедельник и во вторник, как я понял, была устроена демонстрация, и толпа однажды остановила карету императора и приветствовала его. Подобная демонстрация была, как мне сказали, в честь великого князя Константина. Но в целом удивительно видеть, с каким спокойствием было встречено столь великое мероприятие».