Батийна

Давно у Абыла зрела мечта увидеть Батийну, может, в последний раз в жизни. Признаться в этом своей жене Гульжан Абыл не решался, и вместе с тем он не мог уехать тайком, скрытно от жены. Да и как поедешь один за тридевять земель? Это и небезопасно в горах. Не вор он, не конокрад, чтобы отшельником скитаться по горам и долам…

После долгих размышлений он решил, что лучшего спутника, чем закадычный друг Сансызбай, ему не найти.

Еще в ту пору, когда Батийну увезли неведомо куда и Абыл загрустил так, что хоть помирай, он подружился с Сансызбаем и открыл свою тайну: нет для него жизни без Батийны.

Сансызбай добродушно улыбнулся и успокоил Абыла, пообещав женить его на своей родственнице Гульжан, дочери Бекболота, и заверил, что свататься поедет сам и устроит это дело как нельзя лучше.

— Брось, мой друг, огорчаться. Одной красотой сыт не будешь. Понимаю, ты любил эту прелестную девушку. Но пойми, что главное в жене, пожалуй, не миловидность, а умная доброта и мягкость характера. Такой человек — настоящий клад. Я тоже кое-что понимаю в женщинах. Моя балдыз[78] Гульжан, сам увидишь, девушка с крыльями. Она будет тебе лучшей подругой жизни. Жалеть не будешь. Забудь про свою печаль, подумай о будущем, друг мой.

И вправду, Гульжан оказалась веселой, простой, любвеобильной женой и работящей хозяйкой в своей юрте, а через год родила ему сына.

У каждого кочевого племени, как бы оно малочисленно ни было, есть свои обычаи, свои песни и мелодии, свои любимые игры.

У одних аксакалы любят вечерами сумерничать на ближнем пригорке и вспоминать легенды про былые походы батыров.

У других зимой и летом варят крепкую бузу и собираются на шумные пирушки, устраивают жоро[79], улуш[80], проводят борьбу и в который раз оказывают соседям свое особое гостеприимство.

У третьих не только зеленые юнцы, но и убеленные сединой старики не против оседлать горячего скакуна, лихо промчаться и подхватить с земли монету на полном скаку или исполнить грустные мелодии на комузе, спеть песни и заставить заговорить чоор[81].

В аиле Абыла больше, чем у соседей, сказителей и умельцев, замечательно играющих на комузе, чооре, сыбызги[82]. Почти каждый мужчина владел инструментом. Абыл еще с детских лет от стариков научился играть на комузе довольно сложные мелодии. И особенно хорошо у него звучали печальные кюи. Теперь они были ему в утешение. Иногда он и сам сочинял. Взяв комуз, Сансызбай оповещал: «А сейчас я вам сыграю и спою «Песню Абыла». Постепенно по горным аилам распространилась эта песня, и в исполнении Сансызбая она звучала не слабее, чем в устах ее автора.

Я не смеялся, как все,
Вдвоем с любимой своей.
Не оставался, как все,
Вдвоем с любимой своей.
О мое солнце,
Ты ушла далеко-далеко,
Истосковался я
Вдали от любимой своей.

Радость моя Батийнаш!
Жаворонком звеня,
Твой голос звучит вдали,
Сердце мое маня.
Зачем, лунноликая,
Ты ушла далеко-далеко,
Оставив меня в тоске,
В слезах оставив меня.

Дотянется мысль до звезд,
Но их не достать рукой.
Не знал я, что будет жизнь
Так страшно шутить со мной.
На нашей киргизской земле
О сколько их, Батийнаш,
Скитальцев таких, как я,
Покинувших дом родной.

Любому могу помочь,
Коль скажет он: руку дай.
Себе не могу помочь,
Велела судьба: страдай!
Как верблюжонок, вдали
Остался я, сирота.
О Батийнаш,
Своего любимого не забывай!

Сансызбай как бы перевоплощался в своего друга: по щекам бежали слезы, он медленно раскачивался в такт песне, отрешенно глядя неведомо куда.

Даже Абыл, слушая его, порой сомневался, его ли сочинения эта песня. Замерев в одной позе, свернув ноги калачиком, он неотрывно смотрел в огонь, и в голове вертелась одна и та же тоскливая мысль: «О моя любимая, зачем ты разожгла пожар в моей душе? Куда ты ушла? Наступит ли конец моим страданиям? Накажет ли создатель злобных людей, которые нас жестоко разлучили? Неужели мне суждено всю жизнь провести в одиночестве, словно верблюжонку, отнятому силой у матери-верблюдицы?»

Слушатели Сансызбая не сомневались, что это голосом своего друга поет сам Абыл, что это он и есть осиротевший верблюжонок.

И мужчины и женщины умиленно слушали песню Абыла: