Батийна

Сансызбай пел вдохновенно, будто давно готовился именно к этому ответственному выступлению. Грустные, тихие, даже печальные мотивы перемежались с громкими и торжественными. Волнение певца незаметно передалось собравшимся.

С каждой строкой песни женщины плутовато поглядывали в сторону притихшей, покорно-задумчивой Батийны с мысленным вопросом: «Э-э, милая Батийна, да к тебе вовсе не брат приехал, а любимый? Что это значит?»

А Сансызбай продолжал звонко оповещать слушателей о первой любви Абыла:

Помню озеро — там мы играли,
Золотистые камушки в воду бросали.
И не думали мы о жизни,
О Батийнаш,
Ни разлуки, ни грусти не знали.

Именно эта строфа переполнила чашу терпения Турумтай. Она шлепнула в ладоши и, испуганная, воскликнула:

— Ой, стыд и позор всем нам! Он не брат ей, нет! О люди, они нас обесчестят!

Кыдырбай с самого начала догадывался, о чем и о ком эта песня. Какой скандал! «Не оберешься разговоров. Еще пойдет молва, что к невестке Кыдырбая приезжал возлюбленный и что принят был как сват и высокий гость», — ужаснулся он.

Он сидел злой, оплеванный и, чтоб скрыть свою растерянность, прицыкнул на жену:

— Замолчи! Всегда тебе что-нибудь померещится. Мало ли молодых, что разошлись по разным причинам? Парень поет о чьей-то любви, о чьей-то разлуке. Что тут страшного?

Абыл не шелохнулся, будто ничего не слышал. «Пожалуйста, осуждай меня за мое первое чувство, никому дела нет, где и когда я его воспеваю», — думал он, чуть склонив голову на плечо.

А Сансызбай тем временем закончил песню Абыла.

Атантай, почти все время продремавший, как только песня кончилась, повернул трясущуюся голову к старшему сыну Кыдырбаю:

— Что-то песня нашего свата погрустнела. Может, он торопится в обратный путь? Так не задерживайте человека.

Кыдырбай во всеуслышанье пробасил:

— Спасибо, сват. На все способен ты, как я послушал. Всех нас позабавил, повеселил. Приезжай, всегда гостем будешь. — Все это говорилось учтивости ради. Внутренне же он чувствовал кровную обиду. Все-таки он переломил себя и радушно, даже весело, обратился к Батийне. — С пустыми руками не отпускай брата Абыла, сестра моего рода. Накинь ему на плечи шелковый халат, что сама сшила. Певцы любят красиво одеваться… Из табуна выбери лучшего коня с шелковистой гривой. Подари. Пусть брат не обижается.

Старик Атантай про себя шептал: «Ах, бедный джигит, бедный джигит. Да простится мне, но видит бог, что парень-то славный. Мой дурень и мизинца его не стоит…»

Абыл, вполне довольный гостеприимством Батийны и ее деверя Кыдырбая, нехотя покидал аил: здесь осталась частица его сердца.

Кыдырбай, вернувшись в юрту, не преминул попрекнуть жену Турумтай:

— Что так испугалась, дурочка с длинными косами и коротким умом? Развопилась. Думаешь, у меня лицо не краснело? Разве неправда, что наш лодырь, бог его возьми, медведь и мямля? Неужели ты сама не видела, какой он умный, этот джигит Абыл? Недоставало еще мне лезть с подозрениями об их прошлых связях, тогда бы мы окончательно опозорились. Порой надо обуздывать свою злобу и не выказывать собственную глупость. Запомни, человек красив не только лицом, но и умом, делами своими и поступками. Прошу тебя: отныне зря не груби своей невестке; если она снова собьется с пути, я уж сам выведу ее на дорогу…

У него запершило в горле, и язык, точно сухой лист, едва ворочался во рту.

Кыдырбай неуклюже опустился на свое привычное место и через открытый полог юрты стал всматриваться в даль… По зеленому склону серой извивающейся змейкой уходит тропка. Она пересекает пополам невысокий, похожий на уснувшую рыбину холм Кок-Джон и взбирается на вершину смежного холма. По тропке удалялся Абыл. Он только что задел за живое Кыдырбая, оскорбил его брата Алымбая, показав свою любовь к Батийне… Вот два всадника медленно поднялись на Кок-Джон, попридержали коней, спешились, поправляют подпруги и чересседельники. Абыл обернулся, смотрит на Батийну, — она стояла у своей юрты…

— Что за бесстыдство! О, как я осрамился! Мои враги теперь позлорадствуют: оставь, мол, нас в покое, лучше присматривай за своей невесткой, — почти простонал Кыдырбай.

Кыдырбай, покорись он сейчас обуявшей его злобе, мог позвать младшего брата и приказать: «Эй, дурень, где же твоя честь? Возьми-ка с собой нескольких дюжих молодцов, догоните вон тех двоих и за нашей межой сделайте с ними, что полагается в таком случае».

Возможно, он и поступил бы так, но как раз в ту минуту, когда провожал недружелюбным взглядом всадников, услышал песню Абыла: