Батийна

Я со скалы на мир взглянул —
О, как под солнцем он блеснул!
И только мой родной аил,
Приют печальных бедняков,
В тумане пепельном тонул.

Веспа цветами всех зовет

И свет живой на душу льет.
Но мой народ не знает дня,
Темна судьба его как ночь,
Его удел нужда и гнет.

Батыр в сраженьях закален,

Сойдясь с врагом, не дрогнет он,
Но плачет, разлучаясь с милой.
Что ждет меня, о Батийнаш,
Тюрьма-зиндан иль смертный сон?

«А что, сама правда в этих его словах», — подумал Кыдырбай. Ему вспомнился его первый приезд к Казаку, совпавший с А появлением Татыны, матери Абыла с жалким калымом: заморенный верблюд и три-четыре овечки, — старуха приехала светать Батийну.

«И Татына уехала тогда ни с чем… А кто виноват, что она так и не смогла женить сына на дочери прославленного охотника? Не Кыдырбай ли, не Адыке ли? Не их ли богатство и скот?»

Кто-то невидимый словно прошептал ему на ухо: «Э-э, кровожадный Адыке, ненавистный Кыдырбай, зачем вы черной неприступной скалой встали на пути двух влюбленных? Дождетесь, их горе обрушится и на вас. Бесстыжие вы, ненасытные вы люди».

Кыдырбай вздрогнул от этого голоса и поежился, как от пронизывающего холода.

Алтынай

Слава об Алтынай давно прокатилась по киргизской земле. Едва ли кто еще так играл на темир-комузе, как умела Алтынай.

Вышла она замуж за джигита из рода кокурёк, человека не богатого и не бедного, тихого, безобидного характера.

Род кокурёк не из многолюдных, но крепкий единством своих людей.

В аиле с утра и до позднего вечера раздавались мелодии Алтынай. Играла она на своем темир-комузе самозабвенно. Суровые аксакалы и те порой приглашали Алтынай. А древние старики и старушки, слушая ее темир-комуз, жмурились, и лучики морщинок разбегались вокруг глаз.

— О, эти руки, о, эти звуки! Как у нее все ладно и складно… Дай тебе бог никогда не состариться и быть вечно счастливой. Сыграй нам своими золотыми ручками еще что-нибудь.

Соловушку, всегда сияющую Алтынай, любили и стар и млад. Она и сама сочиняла. Ее напевы были полны солнца, воздуха и радости, в них сливались журчание родников, и переливчатые трели жаворонка, и пение соловья, и щебет горных птиц.

Кто в пароде не знал полюбившиеся песни Алтынай — «Про луну», «О любви», «Вскину брови», «Жаворонок Алтынай», «Веселая», «Трели свиста», «Вызов девушки», «Соловей Алтынай», «Песни Алтынай и соловья», «Дувальница и Алтынай»…

Даже самые отдаленные аилы звали певицу к себе. Она исполняла все, что просили, и провожали ее с особыми почестями.

Однажды под вечер Алтынай спешилась около юрты Кыдырбая. Свой неожиданный приезд она объясняла тем, что побывала у родных и возвращается теперь к своему очагу.

На ночь глядя путники, задержавшиеся в горах ли, в степи ли, обычно направляются на огонек. Приютить и накормить путников — нерушимый обычай горцев. Испокон веков. Кто не разрешит почему-либо коноку — божьему гостю — провести ночь у своего очага, заслуживал жестокого осуждения.

Доехав до первого аила Карасаза, Алтынай спросила: «Есть ли здесь кто из женатых на дочери из рода кокурёк?» Ей указали на юрту Кыдырбая: жена его Турумтай была уроженкой этого племени.

— О-о, здесь живет наш зять! Едем к нему. Там и ночь проведем, — обрадовалась Алтынай.

Весть о том, что в аил заехала известная музыкантша, быстро облетела всю округу. Не успели хозяева зарезать ягненка и положить его во вместительный казан, как в просторную, в двадцать полотнищ, юрту набился народ послушать игру сестры Алтынай. Далеко не все любители смогли втиснуться в юрту бая, — тогда люди самовольно закатили кверху нижние кошмы, и хозяин не посмел одернуть любителей: попробуй он разгневаться, люди мгновенно пригрозили бы: «Хорошо, бай, коль тебе жаль своей юрты, ну и держись за нее. А сестру Алтынай мы заберем к себе. Она повеселит нас. И мы сами ее угостим».

Упустить почтенную Алтынай — было бы позорно. Поэтому Кыдырбай вынужден был терпеть.

Увидеть прославленную женщину, послушать ее мелодии хотели все: старики и дети, пастухи и табунщики, старухи и девушки…

Стройная женщина с худощавым лицом сидела, опершись на колено, на четырех мерлушечьих подстилках. Атласное белое с оборками платье веером прикрывало ей ноги. Из-за складок высокого, красиво уложенного элечека она достала свой темир-комуз. На средних пальцах и безымянном правой руки сверкнули серебряные кольца с вправленным камнем-янтарем. Тонкие, гибкие, словно без косточек, пальцы нежно поднесли темир-комуз к розовым губам. На мгновение блеснули ровные, как зерна риса, белые зубы, и она ловко зажала меж губ инструмент.