Батийна

Как-то Тазабек от нечего делать посиживал на холмике около юрты. В это время подъехал незнакомый человек и приветствовал Тазабека широким жестом. Тазабек, прикрыв один глаз и открыв другой, забавы ради сказал с улыбкой:

— В путь добрый, дэв.

Всадник, видимо, был тоже шутник и не робкого десятка.

— Пусть будет по-твоему, чее[83],— ответил он на издевку Тазабека.

Всадник подметил в облике Тазабека что-то шакалье: нахохленные брови, узенькие масленые глазки, красновато-рыжие щеки.

Тазабек обиделся: «Сейчас я тебе покажу шакала» — и сказал:

— О мирза, видать, ты крепкий орешек. Слезай с копя, потолкуем.

— Хорошо. Но если окажется тебе не под силу этот орешек, пусть тебя черти съедят. — С этими словами всадник спешился.

«Ах ты, дьявол. Ну погоди же! Сейчас я придумаю кое-что, не обрадуешься».

Тазабек посмотрел кругом, будто что-то искал глазами.

— Ай, Каным, пришли-ка нам миску айрана! — крикнул он в сторону юрты.

Чернявый крепыш мгновенно принес большую деревянную чашу кислого молока с желтым маслом наверху и, поставив посуду между сидящими, поспешил удалиться. Но Тазабек окликнул его:

— Эй, болван, куда спешишь? Погоди малость. Возьмешь в руки подходящую дубину и встанешь около нас. Мы с этим серым псом на пару будем лакать кислое молоко. Кто выпьет меньше, того ты отдубасишь.

Потом Тазабек обратился к путнику:

— Давай начинай. Значит, лакать до дна. Уговор!

Путник понял, что Тазабек задумал недоброе, но не растерялся, а встал на четвереньки по-собачьи над чашкой и сказал:

— Хорошо, шакал.

Он зарычал по-псиному на Тазабека и с шумом принялся лакать густой айран.

«Ну, вислоухий, попался, — злорадно подумал Тазабек. — Я тебя проучу. Не рад будешь, что встретился со мной».

И как зарычит на путника, как сморщит нос. Не тут-то было. Путник с громким «лаем» набросился на Тазабека, повалил его и давай топтать и кусать, куда попало.

Джигит, стоящий поодаль, с дубинкой наготове, замешкался, но, вспомнив о том, что ему было поручено, занес дубинку над головой путника.

Тот быстро увернулся, и удар угодил Тазабеку прямо по темени. Он взвыл от боли, а путник еще яростнее мял и тискал его.

Еле поднявшись, весь в пыли, моргая узенькими глазками, Тазабек взмолился:

— Ну, молодец! Как же ты меня, р-р-р, а? Признаться, я струхнул, настоящему, мол, попался псу на съедение… Пришел мой конец. Ладно. Ничего ты не слышал. Ничего не видел. Согласен? Будем друзьями.

— Что же, друзьями так друзьями. Ведь ты человек, а начал собачье дело. А я, человек, прикончил его по-собачьи. Мы с тобой в расчете.

Тазабек оставил путника у себя гостем и подарил ему лучшего копя.

С тех пор, говорят, он малость приутих. Но нет-нет да и показывал свои когти подчиненным и бедным людям.

Даже старейшины и муллы в аиле и те избегали вступать в пререканья со строптивым самодуром.

Тазабек, которому во что бы то ни стало хотелось единолично управлять своим родом, доводился дальним родственником Тилепу.

Услышав, что из Кокурека приехал какой-то Найманбай, чтобы освободить от Тилепа его «нареченную жену», Тазабек взбесился: он-де этого не допустит — и обратился за помощью к духам и шариату.

Но и Найманбай, приехавший раскрепостить племянницу от брачных уз, опирался на законы. Он неплохо разбирался в сурах Корана, тем не менее на всякий случаи привез еще знатного муллу. Остальные его спутники — тоже солидные люди, хорошо разбирались в родовых отношениях, были красноречивы и могли постоять за честь и достоинство своего племени.

Всю дорогу они убеждали друг друга: «Пусть даже придется внести за нашу несчастную племянницу вдвое больше калыма, все равно мы должны добыть развод и освободить ее».

Тазабек вызвал к себе всю знать, пригласил и свидетелей — аксакалов из других родов. Перед седобородым стояла задача: или законными путями шариата изыскать возможность освобождения маленькой женщины Канымбюбю от мужа, собственно, деда, пли же решить, чтобы она оставалась у старца и смирилась со своею судьбой.

Старики всех возрастов и муллы начали великий спор о судьбе Канымбюбю — Овчинки.

Тазабек, считавший себя хозяином положения, не допустил на сход муллу, которого привез Найманбай. «Ваш мулла, — сказал он, — будет защищать вас и нарушит шариат». Испугался Тазабек и муллы Тагая, который после памятного позорного случая возненавидел Тазабека.

«Надо такого муллу пригласить, — прикидывал Тазабек, моргая узенькими щелками глаз, — который не посмел бы мне перечить и говорил лишь то, что мне угодно слышать. А если вдруг заврется и понесет околесицу, я ему подморгну. Он сразу поймет, что к чему, и уж будет держаться шариата в моем толковании».

Тазабек решил позвать на сход муллу, обучавшего его детей. Мулла был приезжий, из рода саяк. Обращаясь ко всем одновременно, Тазабек сказал: