Батийна

Сквозь искреннюю мелодию и выстраданные слова песни женщина проникла в кристально-чистый мир Абыла, в котором он жил до встречи с ней. И, все равно как родниковая вода снимает любую грязь, песня смыла ревнивую обиду Гульжан. Следуя на крыльях мечты за песней Абыла по горам и долинам, она внутренне решила: «Пусть его первая любовь Батийна услышит посвященную ей песню. Меня от этого не убудет».

Опалило меня твое пламя,
И шепчу сухими губами:
Переехал ли твой аил в джайлоо?
О, зачем, зачем, моя милая,
Разлуки дни между нами?

Переехал ли твой апл с зимовья?—

Повторяю все вновь и вновь я.
Ты, любившая меня когда-то,
О Батийнаш,
Что ты сделала с моей любовью?

И вот Абыл и Сансызбай — желанные гости Батийны. И она угощает их в новой вместительной юрте, обихоженной ее руками хозяйки. Это ее чудесные руки сбили плотную кошму и расшили неповторимым орнаментом бараньего рога и степного чия, украсили изнутри юрту тканой ковровой дорожкой по всему верху деревянной решетки.

Успел, разглядеть Абыл и расцвеченное хранилище для посуды, и расшитую подвесную полочку, куда обычно кладут белый тюрбан женщин; оценил он и орнаментированную кошму, и бурдючки под кумыс с горлышками из тисненой верблюжьей кожи, и большие кожаные бурдюки, в которых взбивают и перевозят кумыс, и узкогорлую глиняную корчагу под кислое молоко, — все, все в этой юрте было сделало с большим мастерством и расставлено с топким вкусом.

Абыл не спускал глаз с Батийны, пока она готовила угощение, и вместе с тем успевал перемолвиться со сватами, которых полна была юрта, — он поддерживал то угасающий, то разгорающийся разговор.

Молодые женщины, что вертелись около Батийны в кухонном закутке, сгорали от любопытства.

— Оказывается, брат-то у тебя умница! Какие он дельные речи ведет. Даже старики наши и то заслушались. Почему раньше он так долго не приезжал?

Лишь свекровь Гульсун да Овчинка — Канымбюбю — знали душевную тайну Батийны. Каждая про себя думала: «А желанный-то Батийны — славный джигит. Настоящий молодец! Бедная Батийна! Упустить золотого человека и достаться какому-то чурбану… Эх, несчастные мы невольницы».

Гульсун на правах матери сидела рядом с трясущимся старцем Атантаем на почетном месте. С улыбкой она обратилась к Абылу:

— По твоим словам, сват, видно, достиг ты знаний муллы, божьего человека. Пожалуйста, расскажи нам что-нибудь из прошлого. Или интересные сказки. Газели и стихи почитали бы нам…

Гульсун раньше от Батийны не раз слышала, что ее Абыл мастер читать газели. Пришел случай самой убедиться.

Атантай одряхлел, не в силах держать усохшую голову. Он тихо сердился: «Ах, чтоб тебе пусто было, непутевая. Она туда же, и ей, видите ли, газели послушать нужно… У-у-у, постреленок!»

«Неужели у джигита не найдется слов для милой Батийны?» — подумала Гульсун, не обращая внимания на косые взгляды старика.

— Ну, почитайте же, наконец, газели. Все, кто пришел сюда, чтобы приветствовать ваш приезд, жаждут послушать и песни и игру вашу на комузе. Хорошие слова душу тешат. Так ведь у нас говорится? А муллы в пашем аиле редко читают свои газели. — И Гульсун звонко рассмеялась. — Зато наши почтенные муллы, правду сказать, умеют чинно сидеть на почетном месте и старательно обгладывать мясные кости…

— Да, сваха. Было время, когда и Коран и газели читали… Теперь все это забывается… — сказал Абыл, а про себя обдумывал: «С чего бы начать? Наверное, и Батийне приятно будет меня послушать?»

Речитативом Абыл прочел сперва стихи, в которых было много возвышенных мыслей, поговорок, и его голос понравился, запал в душу, все одобрительно закивали.

Сансызбай терпеливо дождался, когда пришел его черед запеть, откашлявшись, уселся поудобнее и сказал:

— Копя по масти, молодца по речи познают, говорится у нас. По вашей просьбе сват Абыл почитал газели. Но у него есть привычка — оставлять в самой глубине души свою тайну. Я же, друг его, знаю о ней все. Если позволите, я спою его заветную песнь. Найдется ли в этой гостеприимной юрте комуз?

— Эй, Бейшен, ну-ка, сынок, слетай за моим комузом. Живо! — послал Кыдырбай мальчишку из тех, что столпились у входа в юрту.

Кыдырбай редко брал в руки комуз, но очень гордился тем, что держал дома инструмент.

Пучеглазый, шустрый мальчишка в голубой ситцевой рубашонке сверкнул босыми пятками, и не успели люди перевести дух, как он подал Кыдырбаю комуз и снова прижался к своим сверстникам.

Коль в табунах все кони не твои,
То горечь и в самой твоей крови.
Знать, не судьба мне быть с моей любимой.
О Батийнаш,
Горю в огне любви.