Батийна

Детская улыбка Гульсун, ее умная, рассудительная речь, ее тихая и ровная походка так и стояли перед глазами Батиины. Каждую ночь она видела Гульсун, но та, удаляясь, говорила: «Батийна, не подходи ко мне. Ведь я умерла». Батийна торопилась вслед за ней. Искала. Взбиралась на пригорок. Гульсун уходила еще дальше. Батийна поднималась на носки, вытягивала шею, кричала: «Ой, эже! Где ты? Зачем покинула меня одну? Без тебя мне страшно, эже». Но Гульсун укрылась где-то за скалой. Батийна горько плакала, как брошенный матерью ребенок, и вспоминала, как Гульсун с доброй улыбкой на лице наставляла: «Ты не давай им помыкать собой, сношенька. Пока я жива, не позволю, чтобы тебе делали больно. Будь же самостоятельной и никого не бойся».

Бывало, Батийна тайком от Турумтай, жены деверя, нет-нет да и припрячет то клубок разноцветной шерсти, то овчину и передаст это беднякам. Теперь же на помин души покойников она без оглядки стала отправлять даже крупных ягнят. А одной женщине, которой нечем было покрыть свою юрту, она передала целые кошмы.

— Разоришь ты меня! — кричал Алымбай, замахиваясь палкой.

На это Батийна лишь звонко смеялась.

— Ты на меня, дурень, не очень-то покрикивай! Не ты наживал. Посмотри-ка на мои мозолистые руки! Не судья ты мне!

С каждым днем Батийна действовала решительней и бесстрашней.

Однажды у юрты Кыдырбая спешилось несколько человек попить кумыса. Они часто разъезжали по аилам. Почетное место в юрте, как и полагается, заняли наиболее именитые, знатные гости. В середине круга расселся пришлый из саяков мулла. Все его восторженно слушали.

Турумтай за загородкой вытирала белоснежным полотенцем с пушистой бахромой расписные пиалы под кумыс. Батийна взбивала напиток в большом кожаном бурдюке. Между делом она прислушивалась к назидательным речам из божьего писания. Вдруг Батийна остановила маслобойку и обратилась к мулле:

— Молдоке, по вашим словам выходит, что пути шариата неисповедимы и неисчислимы. Почему же в таком случае вы не нашли тот самый путь, по которому бедняжка Канымбюбю получила бы свободу? Вы же ее хорошо знаете?

Не принято женщине обращаться к мулле непосредственно, да еще в присутствии старших мужчин. Он немного замешкался и ответил:

— Шариат принимает во внимание только первый ответ. А в своем первом ответе она заявила, что желает старика Тилепа.

— Но ведь это же не было ее действительное желание?

— Не имеет значения.

Батиина вспыхнула.

— Такой шариат, который не принимает правды, зачем он мне! Значит, он лживый. Отныне у меня пропала вера!

Мужчины подняли удивленные глаза. Кое-кто про себя читал молитву, другие с опаской перешептывались.

— Ты провинилась перед богом, — сказал мулла Батийне, — сейчас же прочитай молитву, грешное дитя мое.

— Не буду, молдоке. Такой шариат, который не видят слез бедняков и не слышит их стоны, я отвергаю. Даже если попаду в ад, даже если сам аллах создал обманчивый, неустойчивый шариат, все равно я недовольна. Если можете, то обрушивайте на мою голову все громы и молнии!

Гостям было не до кумыса. Напиток застревал в горле. Мулла несколько раз вслух прочитал молитву, неутешительно подумал: «Лайлова-иллала, какое кощунство! Безбожница этакая! Так поносить бога! Женщины, не смеющие прямо смотреть на мужчину, плюют на создателя, не стыдясь белобородых старцев. Что творится на белом свете, эгем![87]»

Взбив кумыс, Батийна наклонила горлышко бурдюка, налила верхом глиняную корчагу и с независимым видом покинула юрту. Внезапно уйти от почтенных гостей, которым она обязана была прислуживать, что может быть постыднее?

— Если эта женщина не бросит свой гордый норов, — сверкая опухшими глазами, взвинтилась Турумтай, — она принесет нам изрядную беду. Сам черт ей потакает! Перестала уважать не только младших, но и старших. Умнее всех хочет казаться. Бесстыдница! Опоганить так свой рот!..

Кыдырбай крякнул, давая понять жене, чтобы прекратила этот разговор при чужих, а вслух сказал:

— Э-э, байбиче, махни на это рукой. Наливай нам кумыса, и все обойдется. Или ты считаешь ниже своего достоинства прислуживать именитым людям?

Турумтай успокоилась, притихла.

— Честь моя не задета, хозяин нашей юрты. Я просто удивляюсь на свою невестку. Она совсем выбилась из повиновения.

И правда, Батийна чувствовала себя по-новому свободной, будто кто-то вселил в нее светлую надежду, открыл, разбудил дремавшие силы.

Батийна теперь редко прикасалась к тяжелому набрякшему мешку, редко уходила с ним за сухим кизяком в поле. Куда чаще она отлавливала лучших коней, по-мужски быстро и ловко седлала их и на свой риск скакала по соседним аилам. Случалось, что поводок своего коня Батийна направляла в сторону едущих всадников: неудержимо хотелось послушать, что делается в мире.

Однажды она узнала, что в верхний аил из Андижана приехал предсказатель-ясновидец. «Если он на самом деле ясновидец, то должен сказать чистую правду о наших обездоленных женщинах», — решила Батийна.