Батийна

В ее аиле не было повидавших жизнь, грамотных людей, приехавших из больших городов. Лишь седые старики, совершившие паломничество в Мекку. Вернувшись в белых фесках и пересчитывая косточки финиковой пальмы, с упоением рассказывали о богатстве, о всемогуществе божьем, о своих приключениях в дороге. Больше они ничего не умели. Даже узкоглазый Тазабек, на днях ездивший в Чуйскую долину, с восхищением поведал, что какой-то старик, побывавший в Мекке, из подражания самому пророку, женился на девятилетней девчонке.

Те, кто жил в городе, были русские. Они там учились. Батийна их языка не знает. Ей казалось — пойди она в город, как ее сразу же прогонят. Жены городских ногайцев и сартов, конечно, могли знать и понимать русский. Но они, говорят, такие гордые и чванливые, что не подступишься. Иногда торговцы приезжали в киргизские аилы по двое на тряских тачанках. Они даже сметану не пили из местных чашек, не говоря уже об айране. А недавно приезжал тёрё[89], который обучает русских детей. Глядя на местных киргизов, он качал головой и наполовину по-татарски, наполовину по-казахски говорил:

— Ай-ай, что за жизнь? Чем кочевать по горным отрогам, лучше строили бы дома, обсаживали их садами, учили бы детей в медресе.

Но учитель не приезжал больше в аил. Однако раз уж он проявлял такую заботу о киргизских детях, значит, желал им добра. Видимо, и на этой земле есть радушные, заботливые и умные люди.

Когда Батийну впервые привезли в дом Кыдырбая, его младший сып Качыке еще бегал без штанов. Теперь он повзрослел и вот уже вторую зиму обучался в русской школе в городе. Его приезд обрадовал Батийну. Услышав, что приехал ученый сын Кыдырбая, родные и знакомые собрались на кумыс. Подростка буквально засыпали вопросами:

— Ну, дорогой Качыке, рассказывай, что там нового в городе? Как учишься? Как вас обучают по-русски? Получается ли что-нибудь у мусульманских ребят?

— А свинину не заставляют есть?

Качыке стеснялся разговаривать с седыми стариками, отводил глаза.

Пришлый мулла осторожно спросил:

— Сынок, вас обучают Библии или Корану?

— Нет, мы не учим ни то, ни другое.

Мулла с удивлением глядел на мальчика.

— Нам показывают буквы. Учат разговаривать по-русски. Иногда решаем задачи. Потом учат жарапия[90].

«О создатель, не зря, видно, говорится в писании, что мусульмане постепенно выйдут из своей религии и станут иноверцами. Наверное, это время подходит», — подумал мулла, хватаясь за воротник.

Невеселые мысли обуяли, вероятно, и аксакалов. Они вскоре благословили мальчика, пожелали ему доброго здоровья и разошлись по юртам.

Батийна стала потихоньку выспрашивать ученика:

— Миленький, Качыке, расскажи мне, что это такое жара-пия? Что вы в ней читаете?

Качыке Батийны не стеснялся и любил, как сестру.

— Жарапию мы еще не учили. Ее читают старшие ребята. А мы читаем такую большую книгу, в которой много разных-разных картинок.

— Большая? Как наш Коран? О боже, не грешно ли, что я русскую книгу сравнила с Кораном?!

Качыке звонко рассмеялся. Батийна погладила мальчика, нежно поцеловала.

— А русские бьют своих жен? — спросила она.

— Не знаю, джене. Я не живу у русских. Русские, говорят, пьют какую-то воду, называют ее самогоном. Некоторые даже дерутся. А кулаки у них знаешь какие большие? Во! Как сложат пальцы в кулак, так он получается вроде нашей шумовки. Наверное, этими кулаками они, когда пьяные, и жен своих бьют. Но плеткой не дерутся.

— А женщин сартов и ногайцев ты видел?

— Все городские сарты прячут своих жен в домах, за высокими заборами. С улицы ничего не видно. Когда женщины выходят на улицу, то их головы, лица и туловища закрыты чем-то черным. Ходят по нескольку человек. Мужчины, все торговцы, продают манты… Жены ногайцев свое лицо не скрывают. Одеваются в разноцветные платья и часто ходят друг к дружке в гости.

Батийне, никогда не видевшей чужой жизни, нелегко все представить. И она снова и снова спрашивает:

— А в городе киргизы есть?

— Пригоняют скот. А продадут скот, идут на старый базар, ходят по магазинам.

— А таких, чтобы в домах жили, разве нет?

— Есть. Только мало. Две или три семьи. И бузу варят, потом продают ее. Живут в старых, закопченных юртах прямо на скотном базаре. Весь день сидят дома и громко разговаривают. Иногда разные люди, перепив бузы, дерутся прямо на улице. Разбивают друг другу носы, лица, бьются кинжалами. Я боюсь таких драк. Киргизы, которые продают скот, тоже боятся таких драк и стараются угнать подальше свой скот. Говорят: «Убегайте скорее, это головорезы. Они нарочно затеяли драку, чтобы потом отнять у нас скот». В городе есть и кашгарцы. О, как страшно дерутся их ган-гуны[91]. Люди тогда разбегаются, как мыши от кота.

— А кто такие ган-гуны?

— Они учатся в какой-то школе. Их обучают драться. Прямо подошвами бьют по щекам друг друга. А головой как даст по носу, так кровью зальешься. Ох и страшные драчуны…

— А учатся в городе девушки?

— Русские и татарские девушки учатся в медресе. Они бегают вместе с ребятами, прыгают, как козы, и ничуть не стесняются. Сарты своих дочерей не учат. Киргизских девушек не видел ни одной.