Батийна

Батийна глубоко задумывается, смотрит перед собой. Интересно, как те женщины, что учатся, потом живут ли с мужьями? О боже! Когда же наконец дочери киргизов будут учиться в медресе, когда откроются у них глаза? Дожить бы до такого дня, и умереть можно. Ничего бы не было жалко.

Встреча

Шло время, но Алымбай не менялся, по-прежнему был нелюдим и мрачен. Когда Батийна просила его рассказать аильные новости, он злился:

— Дьявол ты, не женщина! Ты думаешь, большие люди мне новости рассказывают?

— Несчастный рохля! Ни за что ни про что избить меня плеткой тебе ничего не стоит. Вроде бы грозный мужчина. А мужского слова от тебя не слышу. Как бычок мычишь… Настоящий мужчина раньше других знает, что делается в мире. Ты сын уважаемого человека. И никто тебе не мешает побывать на сходе и посидеть среди старших. Последнее время стало очень неспокойно. Говорят, белый царь воюет то с жапаном, то с германцами, царь больше стал собирать податей. Солдаты волостного — эти пройдохи и сорвиголовы — прямо с пастбищ угоняют лошадей и верблюдов. Даже веревки, арканы, мешки отбирают. А наши честные хвастуны и горлопаны им поддакивают раболепно. У Асантая, который едва-едва сводит концы с концами и содержит сирот Сыяды, был единственный конь. И его только что угнал этот брехун и негодяй Джарбан.

Толстые губы у Алымбая вздрогнули, и он буркнул:

— А что я поделаю, если у Асантая угнали единственную лошадь? Если надо, рассыльный болуша заберет и моего жеребца.

— Об этом я тебе и толкую! — объяснила Батийна. — Все, кто стоит над бедняками, слишком распускают руки — отбирают, присваивают, что ни попадя. Жалобу бедняка никто не выслушает. Даже такие, как ты, не хозяева над своими конями. Недавно прошел слух, что скоро джигитов начнут брать в солдаты. И, чтобы хоть немного пронять мужа, Батийна сокрушенно добавила. — А вдруг тебя посадят, как коршуна, на жеребца и увезут в солдаты? Что тогда мне делать?

Алымбай насупился.

— Ты посмотри на нее! Ей хочется поскорей отправить меня в солдаты. Ах ты потаскуха! Пусть попробуют взять меня в солдаты! Я не уйду, пока тебя не зарежу, нечистая твоя сила!..

Батийна вздыхает: «Ну и послал мне бог счастье! А что, если я потихоньку убегу в город? Смогу ли там я в женской одежде показаться на улице? Наверное, нет. Женщин ведь не берут на работу. А если я сбрею косы, оденусь мужчиной? Пойду подметать дворы богатых сартов и татар, а ночью буду ходить в медресе, а? Как было бы хорошо научиться самой читать! Я попросила бы у главного муллы Коран и узнала бы всю правду про шариат. Потом можно бы поспорить с муллами-недоучками из аила и доказать им, что они отъявленные лжецы, что их шариат — сплошной бред и вранье. Потом я стала бы защищать всех обездоленных и обиженных, как Канымбюбю, стала бы им помогать шариатом».

Батийна теперь редко бывала дома. Нарядно одетая, она без лишних слов уезжала погостить в другие аилы.

Иногда Батийна седлала свою покорную кобылку, легко вскакивала в киргизское седло без подстилки, вешала плетку на кисть руки и, как молодой джигит, ехала осматривать скот. Но это она делала для вида. А хотелось ей послушать, о чем на пригорках толкуют сведущие люди, какие ходят вокруг слухи. Люди чувствовали себя свободно, раз нет «чужих ушей», говорили открыто, не таясь:

— Волостные нынче пошли очень строгие. Раньше говорили: «Давайте ради аллаха и всемогущего царя». Теперь приезжают и прямо требуют: «Отдавайте» — и никаких!.. То ли царь им приказал, то ли кругом прибавилось жадных прихлебателей и сборщиков податей… Одним словом, туго приходится. Обирают со всех сторон, кто только может. Налоги за налогами, поборы за поборами. Говорят, скоро наших джигитов возьмут в солдаты. В народе говорили, что белый царь сотню лет не тронет киргизов, не будет касаться их земель и скота, не возьмет их детей в солдаты. Где оно, это обещание? Значит, все сплошное вранье? Прислали сюда каких-то казаков, и строят они большие аилы возле зеленых лугов, на обширных равнинах, вдоль рек и озер. Попробуй один проехать по улицам их городов! Крикливые малыши мигом собьют камнем с головы твой тебетей. А жирный бай вовсе не запрещает им так баловаться. Поглаживая широкую, как щит, бороду, громко хохочет и кричит еще: «Айда, шайтан, дальше езжай». Можно ли терпеть столь оскорбительное унижение!..

В тот день Батийна немного задержалась на дальних пастбищах. Чтобы засветло добраться домой, она дала волю серой кобылке, и та понесла ее во весь опор по холмам карасазцев. Кобылка разгорячилась, шея пропотела, — лошадь входила в азарт скачки. Земля гудела, из-под копыт во все стороны летел мягкий чернозем.

Вдруг кобылка, будто увидела волка, отпрянула в сторону.

Из-за холма показалась громадная вязанка хворосту. Ее-то испугалась кобылка. Во все стороны торчали причудливые переплетения корней сгнивших деревьев, веток и сучьев. Вязанка вроде бы двигалась своим ходом, не было видно, кто, собственно, ее тащит.

Кобылица, фыркая и мотая головой, косила глазом на копну, не двигаясь с места.