Батийна

— Асантайбатыр, если пред тобой молодец склонил голову, ому прощается хоть какая вина. Так говорится у нас в народе. А тут лучшие сына рода кулбарак. Они призывают нас к здравомыслию. Давайте встретимся с их старейшинами. Если они заупрямятся, то показать свою силу нам никогда не поздно, батыр.

Асантай, убежденный в своей власти, отвергал все уговоры кулбараков.

— Если даже они готовы возвратить за каждую голову скота из моего калыма по девять голов, все равно я не соглашусь, — твердил он всю дорогу Барману. — Скот меня не интересует. Я заставлю их аксакалов встать на колени передо мной, заставлю рыдать их джигитов и заберу свою невестку. Она ведь сосватана по стародавним обычаям за моего сына и носит наши серьги. Если ты, Барман, настоящий мой сват, ты должен во всем меня поддержать.

Барман больше всего боялся этих слов. Конечно, он не может отрицать, что благословил свою дочь выйти замуж за сына Асантая Рамазана. Это значило бы стать клятвопреступником, выступить против бога. «Но, — взвешивал Барман, — Назарбай побогаче живет, чем Асантай, его первый сват. У него многочисленное племя, и слава его гремит далеко за горами. А сын Назарбая Болот? Он и красив, и умен, и серьезен, и степенен, куда до него этому Рамазану! Что предпринять, чтобы все обошлось тихо и мирно, чтобы моя дочь осталась с избранником своего сердца? Не зря говорится, что камень тяжел там, где он упал. А вдруг Асантай останется недоволен таким исходом дела? — И мысли Бармана потекли в ином направлении: — И обратится он, все возможно, к судье и скажет, что я сам нарушаю обычай сватовства? Тогда не жди мирной жизни. Опять наступят смутные дни».

И снова Барману пришли на ум слова Гульгаакы, когда она провожала его в поход: «Айнагуль была младшей дочерью, баловнем пашей семьи. С тех пор, как на ее головке появились косички, послушная девочка не выходила дальше родительской юрты. Она еще не научилась отличать добро от зла, хорошее от плохого, не могла она, находясь под нашим кровом, выбирать себе жениха и самовольно убегать. Что-то не то. То ли ее кто обманул, то ли увезли тайком и насильственно. Поговори, отец, с ней и выведай, кто мог совратить нашу дочь с истинного пути.

Если паче чаяния она сама признается, что нашла свой очаг, и попросит оставить ее в покое, что ж, не будем валить всю вину на бедное дитя. Кому она суждена, тому и достанется… Соберитесь, аксакалы трех родов, и придите к общему согласию, — пусть Айнагуль живет там, где ей нравится. Назарбай для нас, пожалуй, более ценный сват, чем тот же Асантай, все-таки он из гораздо более крупного и именитого рода. В случае же если Асантай не даст согласия и затеет побоище, что тут можно поделать? Не столько во имя Асантая, сколько ради своего благословения ты вынужден будешь занять его сторону. Другого выхода у тебя нет. Подумай хорошенько над моими словами, батыр».

Группа всадников, предводительствуемая Асантаем, пустилась к холму навстречу Назарбаю, — там кулбараки черной толпой настороженно застыли. Барман, низко опустив на глаза кунью шапку, вспоминал последние наставления Гульгаакы. Ему даже казалось, что байбиче, в накинутой на плечи шубе, задумчиво-грустная, рядом с ним и тихим, упавшим голосом что-то внушает ему…

Барман напряженно прислушивался: не скажет ли Асантай что-нибудь утешительное. Но по-прежнему Асантай оставался нем и глух. Глядя на них, другие отмалчивались.

Ехали сплошной лавиной, хмурые и безмолвные. Как только «всадники поднялись на холмик, Назарбай и его сторонники поспешили их приветствовать. И в этом был скрытый смысл. Они как бы подтверждали: «Много ли, мало ли, по мы виноваты перед вами. Но и нас не очень-то вините. Давайте договоримся обо всем. Совместно найдем справедливое решение».

Лишь Асантай, закусив губы, был надменно-холоден. Остальные кивком ответили «алейкум ассалом», ни о чем не стали расспрашивать.

В это время со стороны Назарбая вперед на полкорпуса коня выдвинулся тщедушный Санжар — низенький человек с короткой, как хвост у перепела, седеющей бородкой, красными щечками и крохотными черными глазками.

— О высокочтимые Асантай и Барман! — Подбирая каждое слово, он часто-часто моргал. — Если вспомнить нашего древнего прародителя Манаса, то он собирал всех воинов из сорока племен киргизов, брал в руки древко со знаменем, защищая земли от Великих гор до дальних перевалов. Храбрые воины погибали в стремени, но отстояли честь и славу своего народа. — И Санжар, вдвое сложив камчу, широким жестом обвел ею окрестные горы. — Асантай и Барман, вон ваши воины застыли неприступной стеной… Неужели вы думаете, что кулбараки такие слабосильные, что одним махом удастся их разбить? Нет, за мной тоже стоит немало всадников моего племени, и они готовы драться, если вы на это вынудите: нас вы, а вас мы. Ну и какую пользу получим мы с вами? Разве оттого, что одно племя разграбит другое и киргизы перебьют киргизов, окрепнут наши границы?

Асантай посинел до ушей от прилива бешенства.