Батийна

— Ты, Санжар, много не разглагольствуй! Все мы хорошо знаем, какой ты красноречивый. С меня достаточно и того, что вы увезли из моей семьи засватанную девушку. А прах пращура Манаса оставь в покое! Я сюда явился, чтобы защитить честь свою и своего рода. Я давно на вас в обиде, кулбарак! И вы еще поплатитесь мне за свою дерзость.

— Мы все виноваты перед тобой, батыр Асантай, и все старейшины кулбарака склоняют свои седые головы перед вами. Мы понесем свою вину.

Назарбай, представительно сидевший на гнедом коне с легкой, как шелк, гривой и понукая его стременами, двинулся вперед, ловко, по-молодому соскочил на землю и в низком поклоне протянул поводок Асантаю.

— Ты прав, Асантайбатыр. Мы знаем, что Айнагуль носит твои сережки. Ты сватался с Барманом. Но что поделаешь, если бог сам послал ее пам? За ней гнался ты, а досталась она нам. Не вини нас. За это я отдаю своего лучшего коня. Коня мало, кладу свою старую голову. Отгони прочь от себя обиду, Асантай-аке. Сосватанная девушка стала нам келин[36]. Она подвязана уже платком женщины. Пусть теперь останется у нас снохой. И наш род тоже богат красавицами, достойными ваших славных джигитов. Мы согласны выдать за вашего сына любую, какая ему приглянется. Давайте же скрепим узы сватовства, и станем друзьями, Асантайбатыр!

Старейшины кулбараков во главе с Санжаром подхватили слова Назарбая:

— Не надо раздоров…

— Назарбай — сам Назарбай склонил свою голову, на коленях стоит перед вами. Простите нас.

Но Асантай не унимался:

— Не успокоюсь, пока не отомщу за свою честь!

Асантай заставил кулбараков подумать и о своей чести. В них тоже заговорила гордость.

Барман терялся в догадках: то ли поддержать Асантая и выступить против кулбараков, то ли идти против Асантая? Нахмурив брови, он думал про себя: «Хорошо бы, дело окончилось миром, дочь бы осталась у кулбараков», но вслух звонким голосом вымолвил, будто на самом деле защищал Асантая.

— Где моя дочь? Я хочу от нее услышать: сама ли она дала согласие или же вы ее похитили? Пока я не узнаю все как следует, я не дам ответа. Привезите сюда мою дочь!

Вскоре Сулайман на вороном коне, держа другого иноходца за поводок, доставил Айнагуль на место, — там не было ни одиой женщины и девушки, одни аксакалы и влиятельные люди трех родов. Предусмотрительный Сулайман всю дорогу наставлял Айнагуль:

— Ты смышленая и милая девушка, Айнагуль. Ты воспитывалась и росла у Гульгаакы, самой умной, красивой и чистой женщины. Все считают ее матерью вашего рода. Не пятнай своей чести, храни и нашу. Скажи, что за Болота ты пошла по собственному желанию, что ты ни в коем случае не расстанешься с тем, кто тебе по нраву, с кем тебя соединил сам бог. Там, на холме, сейчас спорят и препираются старейшины и властелины трех племен и никак не придут к единому решению. Единственно ты, Айнагуль, способна примирить их и отвести беду от трех больших родов. Когда отец спросит у тебя: сама ли ты пошла за Болота или тебя похитили, отвечай точно, как я научил. Если ответишь так, то знай, тысячи людей останутся тобой довольны и скажут: «Смотрите, а ведь Айнагуль вся в мать Гульгаакы».

Но как там Сулайман ни наставлял, ни учил ее уму-разуму, юная девушка, оказавшись перед скоплением белобородых аксакалов, растерялась, и вся уверенность мигом слетела с нее. Увидев, как выстроились сотни всадников, угрожая друг другу, Айнагуль, словно провинившаяся шалунья, прижавшись к плечу отца, горько разрыдалась.

Аксакалы с пышными бородами пугали девушку. Чьи-то громкие слова не доходили до ее сознания. Одни старики кряхтели, другие тихо бормотали себе под нос и тяжело вздыхали, третьи, вскинув кверху бороду, скребли ее. А может, кто из них думал: «Запеленать бы эту блудню, нарушившую обычай, в колючий шиповник да привязать к хвосту бешеной лошади».

Даже отец, бледный, с взлохмаченной бородой, замкнулся. Жалел: «Моя бабочка. Моя крошка» — или ругал: «В кого только ты выродилась, такая непокорная и строптивая, — ведь ты опозорила, осмеяла меня перед всем честным миром?»

Айнагуль тянуло ему сказать: «Отец, не брани меня. Оставь меня с любимым Болотом, и прекратите все раздоры». Она так и не произнесла эти слова и только проливала слезы…

У отца проснулась жалость.

— Не плачь, дитя мое. Я тебя никому не отдам. Лучше увезу домой, и ты снова будешь с нами.

Он обессиленно оторвал дочь от себя и увел ее отсюда. Айнагуль вполголоса сказала:

— Отец, ты всегда твердил, что место девушки там, куда ее увезут. Куда же ты меня увозишь?

Сулайман быстро подошел к Барману и, ловко отняв у него руку Айнагуль, увел ее к себе.

— Что вы делаете, уважаемый батыр? Где это видано, чтобы уже повязанную женским платком дочь уводил родной отец? Мы готовы искупить любую вину. Но свою невестку не отдадим. И она сама этого не хочет.

Асантай разъярился и бросил клич:

— Аса-антай!

Всадники, нажимая на стремена, приподнялись в седлах, готовьте с двух сторон броситься в атаку. В это время раздался гулкий бас Назарбая, восседавшего на гнедом жеребце: