Батийна

Слух распространялся с быстротой огня, охватившего высохший по осени куст жирганака. Серкебай в аиле не показывался: было стыдно. Он не раз намеревался защитить свою Неженку, раскрыть до конца истинную правду, но Букен, первая жена, мать его дочерей и сыновей, давно разнесла по аилу свою скандальную новость. Случилось, мол, так, что она вышла почитать раннюю молитву и вдруг… своими глазами увидела убегающего голого человека, им оказался не кто иной, как табунщик Дубана. Ну, куда ни шло, был бы сын богача. А то грязный кул — и на тебе, в постели своего владыки и повелителя. Какой позор! Дубана оставил в юрте новобрачных, у изголовья самого бая, кожаные штаны и черный кементай.

Женщины от стыда щипали себе щеки, всплескивали руками.

— Ну и времечко! Чтимый, как сам аллах, муж лежит с ней рядом, а она, бесстыжая, с негодным кулом… Опозорила каждую, кто ходил в белом платке.

— И поделом, сжечь обоих на костре. Серкебай наверняка получил бы божье благословение.

Услышав, что его ждет, табунщик Дубана потерял голову. Он не посмел явиться к старейшинам и заявить: «Я совсем не причастен к этой клевете, аксакалы».

От обуявшего его страха Дубана сбежал.

Гульбюбю старейшины даже слушать не захотели. А ближние родственники Серкебая, считая, что их честь глубоко задета, лишь распаляли гнев и ярость бая:

— Ты ее охранял, как цветок, и лелеял, как ангела, заплетал ей девпчьи косы, не позволял на мужчин смотреть, а она наплевала на тебя, запачкала свой подол. Как хочешь, она должна полностью расплатиться, даже если принесет тебе златокудрого сына. Ты не должен жалеть эту беспутную гадину! Если мы оставим это безнаказанным, то над нами будут смеяться: карасазцы, мол, бессильны даже перед женщинами, слюнтяи они, мол, не мужчины… Надо всенародно проучить развратницу, иначе нам не носить тебетей на людях.

— Да, да, Серкебай, остается одно — безжалостно вздуть эту сучку!..

Губы у Серкебая посинели, усы вздыбились…

— Раз эта женщина покрыла мое лицо сажей позора, я разрешаю вам смыть наш позор, — через силу, сцепив зубы, процедил он.

Байбиче Букен торжествовала победу: «А что, разве я не созданный богом человек? Чем я хуже ее? Нет, я добьюсь, бай снова воспылает любовью ко мне».

Утаив свое злорадное чувство, она напоказ дала волю слезам и, чтобы не видеть и не слышать, как будут пытать Гульбюбю, накинула шубу на плечи и ушла к себе в белую юрту.

Родственники, получив полномочия от самого Серкебая, вывели Гульбюбю из-за ширмы. Она словно омертвела от страшного предчувствия, безмолвно глядя на людей. Лишь глаза на обескровленном лице спрашивали: «Что вы решили со мной делать?»

За юртой на пригорке чинно расселись старейшины и все почтенные аксакалы. На безмятежных, каменных лицах словно было написано: «Приговор должен быть исполнен! Мы тут ни при чем».

Вездесущие дети прижались к юртам. Куда-то исчезли праздно шатающиеся джигиты, а молодухи и девушки с перепугу попрятались. Изредка слышался сдавленный, недовольный шепот старушек:

— И чего пристали к бедной женщине? О боже, зачем ты нас создаешь на белый свет?

Откуда-то явственно донесся громкий плач…

Притихли неугомонные, брехливые сторожевые псы с толстыми хвостами. И они, видимо, почуяли что-то неладное. Иные вяло дремотным глазом смотрели на происходящее, другие, жалобно скуля и прижав хвост, уходили прочь.

Судилищем командовал громкоголосый Абыке. Он, высоко засучив рукава белой рубашки, будто собрался резать целое поголовье скота, заговорил:

— Давайте пошевеливайтесь живей, живей. Нечего ее жалеть! Никто ее под защиту не возьмет. Не только отец ее Темиркан, все племя чоро теперь не вправе заступиться. Платить выкуп мы не обязаны. Он давно с лихвой покрыт: пятьсот отборных валухов, каждый из которых, дойди он до Андижана, стоил бы доброго скакуна… Мне первому досталось тогда от нашей достопочтенной байбиче Букен за то, что, мол, будто я совратил бая. За то, что байбиче обругала меня за эту албарсты, ее родители мне должны десять верблюдов. Довольно, тащите ее. Нет снисхождения потаскухе! Укутайте ее хорошенько в сухой куст шиповника, сдерите три шкуры со спины, сбрейте наголо волосы. Пока солнце не село, покажем ее людям!

Когда на розовое, как молозиво, и нежное тело Гульбюбю легли первые удары плетки, бедняжка громко вскрикнула:

— Добрые люди, скажите, за что вы меня бьете, чем я провинилась перед вами?

Четыре дюжих джигита вмиг укутали ее в колючий куст шиповника. С каждым посвистом плеток на розовом теле выступало все больше липкой крови.

Абыке, приятель Серкебая, разъярясь, каждый удар своих молодцов сопровождал бешеным окриком:

— Так ее! Так ее, распутницу! Мы безжалостно наказываем эту женщину, она осмелилась опозорить своего мужа. Подобная участь ждет каждую изменницу! Выбейте из этой сучки всю блажь и дурь!