Беглец (СИ)

Я так люблю его губы. Он ничего не делает — просто целует меня. С ним я знаю, что значит страсть — это больше, чем поцелуи, и с ним это тоже было открытием. Он ближе, чем кто-либо когда-то был и будет, может делать со мной что угодно, а я — с ним. Он не медленнее и не быстрее, чем надо, не нежнее и не жестче, чем я того хочу. Мне не нужно думать, как его любить и с какой стороны к нему подъехать, потому что я всегда это знал. Хоть что-то я знал и умею.

И что ещё может меня волновать.

— Ты когда-нибудь боишься? — прижавшись к его лбу, на выдохе спрашиваю я.

— Всегда. Никогда. Человеком движет страх. Всю жизнь мы только и делаем, что игнорируем свои страхи, и тот, кто выигрывает в этом, получает всё. Или, может быть, ничего? Ты не особенный, не в этом смысле. Это природа человека, страх уже впрыснут в нашу кровь, ты ведь и сам это знаешь.

Майкрофт встает, подходит к окну и закрывает жалюзи. Затем задвигает шторы. Что он задумал? Тусклый свет пробивается из-за двери, но он захлопывает и её.

В кромешной тьме он садится рядом. Этому движению отдано всё мое внимание. Я дышу шумно и за дыханием его не слышу. Выследить чужое присутствие можно только по запаху — кедр, мускус, гарь, и по собственному возбуждению, когда тело чувствует его рядом, как магнит с одинаковым зарядом. Чем он ближе — тем ощутимее ком в паху.

— Это всё, что есть. Ты и я. Сколько угодно долго.

Я так люблю его. Я так люблю его. Я ТАК ЛЮБЛЮ ЕГО.

Теперь в моей грудине зудит другое чувство. Не страх, а волнение. Сердце ухает вниз.

Я думаю о его обещании. Я могу чувствовать это сколько угодно долго.

***

Он стягивает с меня шорты и футболку, а когда я пытаюсь нащупать пуговицы рубашки, пальцы хватают воздух. Отодвигается, а в следующий момент садится сверху, зажимая коленями и опрокидывая на кровать. Вдобавок ко всему, он явно умеет видеть в темноте. Может, научит меня и этому? Когда я подбираюсь к узлу его галстука, он останавливает мою руку.

— А-а.

— Думал, мы собираемся заняться сексом, — со смешком говорю я, чувствуя, как грубая ткань брюк царапает кожу. — Или тебе просто нравится сидеть на мне голом в одежде? Должен сказать, это довольно необычное ощущение.

— Заткнись. — Он смеясь тянет меня за волосы, потому что я предпринял вялую попытку взбрыкнуть.

— Я ни черта не вижу.

— Тебе и не нужно, — говорит он многозначительно, ведя пальцами по моей руке. Кожа тут же покрывается мурашками, и я с шумом выдыхаю. Ох, чёрт, чёрт, чёрт… Как, вашу мать, он это делает?

Мы целуемся, по ощущениям, очень долго, и я ловлю момент, чтобы снять с него эту долбаную рубашку. Он здесь со мной, я не вижу его, но чувствую исходящий от него жар, его руки, его на окончаниях своих пальцев, горячий запах испарины и прикосновения влажной кожи. Он горький и солёный на вкус. Нам обоим слишком жарко.

Он гладит моё лицо, ведет большим пальцем по горлу, до кадыка, на секунду останавливаясь на нём, и я сглатываю подступивший ком. Дальше — вниз к солнечному сплетению. Словно всё в комнате сосредоточилось под его пальцем. Это — то, что между нами. Так много. Очень мало. Что у него на уме? Он постукивает пальцем, ровно по середине, не спускаясь к сердцу — и считает вслух:

— Шесть, семь, девять…

Может быть, он досчитает и я узнаю.

В эти секунды можно решить, что он — плод моей фантазии.

— Восемь. Ты забыл.

— Это сердце пропустило удар.

Я подаюсь вперед и впиваюсь в его губы, сминая плечи. Я должен это запомнить.

Назавтра вино станет уксусом, но он обещал, и я послушно ведусь: впереди сколько угодно времени.

Его пальцы скользят по моим ногам, заставляя дрожать, по члену, выдавливая смазку; возможно ли, чтобы кто-либо на Земле был так близко к тебе, прикасался так откровенно. Запустить его к себе под кожу — вот что это значит. Я не просто согласен на это, я этого хочу. Верю ему, и делаю это зря, потому что знаю Майкрофта и знаю себя — он может уничтожить меня на счёт два, но всё же я по-детски верю, что он этого не сделает. Может, надеюсь, что всё же знаю его не настолько хорошо. Самое отчаянное воспоминание об этом я захочу забыть. Однажды я захочу забыть, что вообще когда-то любил его, знал его. Эта мысль будет жалить, как прошлое шпарит всех, кто не может совладать с настоящим. А настоящее без него — не хочу даже думать… Его руки на моей коже, обычно холодные, сейчас горят, переключая внимание на себя. Впереди много времени, впереди всё время мира от начала и до конца, которого не будет. И я уже не помню, кто из нас это сказал.

Когда кончаешь с чьим-то именем на губах, ты капитулируешь. Это унизительно. Я хочу пасть так низко, как только возможно. В полной темноте я вижу его очертания или мне лишь кажется, что он смотрит мне в лицо. Он вдруг остановился; руки замерли, но я едва ли могу поймать ход его мыслей. Он как звезда, которую можно увидеть, но до которой не долететь за всю жизнь. Он прижимается ко мне.

— Ты далеко от меня.

— Нет, я здесь, — в темноте в его голосе проще различить притворство, попытку скрыть раздражение за усталым тоном.

— Нет.

Как звезда, свет которой ещё не успел долететь.