Беглец (СИ)

Неожиданно раздается его ответ, чересчур ясный для человека, только что потерявшего ногу и, возможно, готовящегося расстаться с остальным.

— Эй, а я тебя знаю. Холмс, верно?

Я отшатываюсь от него как от прокажённого.

Ну вот и всё — первая моя мысль, — нас раскрыли. Ни что мне нужно сейчас же свернуть ему шею, ни что он унесёт меня с собой, ни что я все испортил. Ни что это всё — этот дерьмовый кокаин, эти шестёрки с пушками, — подстава лично для нас, чья-то остроумная шутка. Я только подумал: всё.

— Довольно глупо с твоей стороны, — говорит Джейми, и его тревога не укрывается от меня. — Не зли собаку. Нам ничего не стоит покончить с тобой, цветочек.

На лице голландца дёргаются все мышцы разом, а мой дружок скалится, он сейчас похож на карикатуру себя, этот Джим, жуткую, искажённую в кривом зеркале. Не я один могу быть жестоким.

Он подходит ближе и наступает на Тулипа носком ботинка, прямо в рану, отчего тот ревёт, а мне остаётся только догадываться, насколько невыносима боль. Меня никогда не пытали. Не думаю, что на его месте меня бы это хоть сколько-нибудь заботило. Инстинкт самосохранения — вот первейший долг человека, и я бы судорожно раскидывал мозгами, как исхитриться выжить, если б, конечно, вообще мог думать о чём-то, кроме того, что панцирь раскалывается от боли. Так что тут мой белокурый приятель прав — надо бы не давать ему думать, мало ли до чего додумается его извращённый мозг. Им на континенте стоит иногда проветривать форточки, потому что за этими плоскими лицами вьются такие изощрённые завитки извилин, что живущие среди них тараканы, заблудившись, сбиваются в самые неожиданные стаи. Тулип, например, получил свое прозвище за то, что в юности придумал прятать дозы в бутонах цветов; так что с ним почти всегда был цветочек, или два, или целый букет; хотя, готов спорить, мамочка не знала, что он делал с коллекционными тюльпанами, что она так заботливо выращивала в саду. А ещё одно время в Амстердаме можно было наткнуться на презабавные фотокарточки, где очень обнажённые и ещё более юные девочки позировали в совсем уж откровенных позах, без одежды, но обязательно с тюльпаном в руках. Такая квинтэссенция национального самосознания, видимо, здорово тешила гордость: карточки пользовались успехом, и всё бы хорошо, но привлекли слишком много внимания к личности этого бритоголового парня.

Отдышавшись, Тулип смеётся.

— О, — замечаю я, — это совсем не глупо, а очень даже умно со стороны нашего голландского друга. — Я подхожу к Джиму и стучу в запрятанный у него под воротом микрофончик. — 999, как слышно, приём? Оставайтесь на месте до команды.

Итак: первое — нас давно раскрыли, второе — теперь об этом узнают в МИ5, третье — мы с Джимом без пяти минут отработанный материал.

— А этот кто такой? — спрашивает он, кивая дулом на механика. — Ты кто?

Парень, всё так же с поднятыми ладонями, испуганно сигналит глазами куда-то выше моего плеча. Я связываю им руки пластиковыми стяжками.

— Камеры, — указываю Джиму, — разберись. И что же, Тулип, моя слава далеко пошла? — спрашиваю между тем, потому что мне и правда интересно, и чтобы скоротать время, пока Джим обшарит второй этаж. — Хотя не отвечай, не трать силы, — добавляю я, видя, что он из бледного начинает синеть, а сам всё жду, что Джим крикнет сверху, мол, здесь обоссавшийся от страха охранник с телефоном у уха, но ничего такого не происходит: просто свет в дальних секторах склада гаснет, и он возвращается, держа в руке по-видимому вырванный вместе с кишками жёсткий диск.

— Не знал, на какую кнопку нажать, — весело объясняет он и переходит на серьезный тон: — Камера делает тебя толще.

— Начнём сначала, пожалуй. Кто такой? — подойдя к чумазому, говорю я. — Что делаешь здесь?

— Саймон, Саймон Дадли. Я водитель фургона, — отвечает он и добавляет уже тише: — И ваш информатор.

Такого я не ожидал.

Информаторов мы никогда не видим и не знаем по именам, они появляются случайно и так же случайно исчезают, и я никогда не сталкивался с ними лицом к лицу. И мы для них такие же случайные уши. Чёрт возьми, разве может такой тщедушный малый работать под прикрытием? Он же трясется весь.

— Что он говорит, — спрашивает Джим, облизывая губы, — он информатор? — Я как будто должен подтвердить, но откуда мне знать.

— Не трясись так.

— Окей, окей, ребята, — успокаивающе говорит парень, умудряясь растопырить ладони даже в наручниках, — вы только в меня не палите…

Резкий чахоточный смех обрывает его на полуслове, и мы трое смотрим на Тулипа, почти согнутого пополам, зашедшегося в кашле. Я понимаю, что ногой тот не обошелся: из угла рта сочится кровь.

— Он говорит, он ваш информатор, — его снова скручивает кашель. — Умно придумано, тварь. Тебе ведь интересно, откуда я тебя знаю, Холмс. Да потому что это я ваш информатор, тупицы.

— Что за дерьмо он несёт? Слушайте, доставьте меня на место, там разберутся, а лучше отпустите, пока есть шанс не провалить операцию.

— Заткнись, гнида, заткнись сейчас же, — рычит голландец.

Он сплевывает кровь и смотрит исподлобья, выжидательно и жадно.