Беглец (СИ)

Что я могу ответить? Во всей этой круговерти я так ничего и не понял; не понял, кто мне друг, а кто враг, и есть ли значение. Она говорит о любви: вот мой ответ любви, я ненавижу всё, все слова, все обещания и несдержанные порывы; он — говорил так много, заведомо зная конец; я — слушал так рьяно, заведомо зная конец; мы просто смешны, выделывая реверансы друг другу, несуществующим образам, что так спешили поддерживать. Он — маленький эгоистичный сукин сын, не способный сделать ничего и дать мне, не способный даже не давать обещаний, которых не сможет сдержать, я — истерический тип, доведший его до этого. Мы хотя бы друг друга стоим, думаю я, но причём здесь любовь?

— Можно я скажу одну вещь? Пообещай, что не обидишься.

— Нельзя, — я знаю, что мне это не понравится. — Говори.

Она обнимает меня за пояс, и её наэлектризованные волосы, налипшие к моей водолазке, как ниточки, за которые нужно дергать; я не злюсь и не готовлюсь возражать.

— Он поступил как последний мудак, я не спорю. И он один во всем виноват, но Майк… Разве ты не приближал этот момент?

— Я? Какого хре…

— Разве не так ты обычно поступаешь? — вспыхивает она, обороняясь, и выставляет руки в примирительном жесте: всё, всё, ладно. — Мы не будем говорить об этом, если не хочешь.

Ты будешь думать об этом, если так хочу я. Такая незатейливая психотерапия от Стейси: заронить мысль, наблюдать за всходами, пожинать плоды.

В окружении свечей мир кажется другим — мягче, будто подплавленный воск, и я сам кажусь себе мягче под прикрытыми веками, но способным держать удар, застыть, когда придёт утро. И чего в самом деле он хотел от меня: понимания? решения проблем? Он задал мне загадку, а когда время поджимало, я собрался, чтобы дать ответ первее него. Может быть, я сам хотел, сам приближал конец? Я знал ответ ещё до того, как она спросила, но, Боже мой, кто в здравом уме согласится назвать себя трусом? Я. Он мог не делать одного, не делать другого, но правда в том, что я не дал ему шанса в ту ночь, когда увидел его впервые. Этого шанса не было ни у кого, и он не вытянул золотой билет; о, Боже, правда в том, что я нашел бы повод, и если нужно — два, что я никого не подпускаю к себе. И что думая об этом, я всё ещё думаю не всерьёз, давая себе шанс для отхода и в этом признании.

— Ты понимаешь, чего я от тебя хочу? — спрашивает она устало, как у последнего идиота, хотя так, наверное, и есть.

— Чтобы я винил себя во всем, чтобы вернулся к Грегу…

— Я не этого хочу. Я хочу, чтобы ты изменился. Чтобы ты помнил ответы и перестал задавать вопросы. Чтобы ты был счастлив в конце концов. Или близко к этому.

— Чтобы я сделал всё то, чего не смогла ты? — я не узнаю свой голос и эту новую ядовитую интонацию, я ведь никогда не издеваюсь над людьми напрямую.

Она мрачнеет.

— Я ненавижу жизнь. Я не хочу жить. Но это не твоё дело, — зло цедит она. — У тебя есть энергия, ты умнее меня, ты можешь прощать, забывать и помнить: так воспользуйся этим. Наделай шума. Возьми всё, что можешь взять, не забывая о том, кто ты, и помня, что ты не нужен. Обойди правила, играя по правилам. И ты не прав: это больше, чем я смогу сделать.

Тропа заводит в лес — по ней мы возвращаемся из школы, срезая угол, как делаем каждый день. Согласен, путь не самый приятный: непросохшая слякоть, ветки, из ниоткуда царапающие руки, паутина, мокрые от росы ноги и вонь папоротников, мха и прочего отсыревшего дерьма. Стейси чешет укус на руке, ноет, почему мы должны ходить здесь, бьет по юбке, зацепившейся за куст — психует, действуя мне на нервы, — но именно сегодня это не злит.

Ничто на свете не сможет меня разозлить.

Я довел Ронни Патинсона до слёз — на минуточку, капитана нашей команды по футболу, — на глазах у всех школы и наслаждаюсь блаженством этого дня, и даже её нытье не способно стереть ухмылку с моего лица.

— Майк, ты пользуешься своей безнаказанностью. Теперь он попробует превратить тебя в котлету, я на этот счёт не переживаю, — она смеряет меня критическим взглядом, — но нафига тебе это? Мало ли что этот олигофрен сказал, необязательно реаги…

— Он не олигофрен.

— Они все олигофрены.

— Всё равно, нечестно над ними смеяться.

— Да? А мне показалось, ты именно что смеялся над ним. И чем он вызвал твой гнев, Юпитер? Назвал тебя гомиком? Так это не новость, — шутит она и визжит, когда я пытаюсь свалить её в траву. — Моих слез ты не дождешься, айй! — Ооо, идиот, у меня зеленые колени, смотри…

— Хочешь знать, что он сделал? — спрашиваю я, вытягивая её на тропинку. — Играл неспортивно. Сначала запал на меня, а когда обломался, начал поливать дерьмом.

— Ронни Патинсон запал на твои веснушки? — округляет глаза Стейс. — Какой шалунишка. Похотливая сволочь. И чем они только занимаются в раздевалке после матча…

— Он не оставил мне выбора.

— Ну конечно-конечно. Сделал больно-пребольно. И ты совсем не собирался доводить его до рыданий на глазах у всей школы.