Беглец (СИ)

— Нет. Я иду спать. — Хочется добавить что-нибудь в духе «Вымотался, трахался всю ночь», просто чтобы сбить с его лица это выражение святой покорности. Он получил тысячу подтверждений моей любви и, хотя через минуту ему понадобится тысяча первое, на самом деле ему давно всё известно, и именно поэтому он ведёт себя как библейский герой на суде Пилата. И если бы я его не знал, то решил бы, что он и правда думает манипулировать мной, пытаясь надавить на совесть, жалость и остальные занозы в моей заднице, но тут про другое. Я вспылил, а он сделал вид, что ничего не заметил, и это вроде как его вклад в наши отношения. Чувствую себя ребенком, которого щёлкнули по носу. Невыносимо. Ненавижу, когда он так делает.

И я, взвинченный, решаю, что лучше бы мне и правда уйти и не видеть его, когда он говорит. Честное слово, в этот момент я понимаю, что, может быть, всё это время не любил его, или любил не его, или любил его недостаточно сильно, а вот этот момент стал квинтэссенцией Грега Лестрейда. Стрела, что меня пронзила, загибалась на конце вопросительным знаком, он отложил книгу и сказал:

— Ты бы отказался от меня за миллион фунтов?

Я медленно оборачиваюсь с глазами-блюдцами; уверен, что, вспоминая этот миг, я всю жизнь буду мысленно поворачиваться на каблуках, чтобы увидеть, что за диковинный мальчик посмотрит на меня из его глаз, в кого это такого меня угораздило влюбиться, чего такого я оказался достоин.

Я смотрю на него, как в первый раз, и он удивительно хорошенький, такой беззащитный, я потом понимаю, что он имел в виду, говоря, что мы с ним как конструктор Лего: жизнь прекрасна и удивительна, если каждому котику положено по собачке, но не каждый котик решается это проверить и не каждой собачке нужны такие проблемы.

— Бесплатно — отказался бы. За миллион — нет.

Он все время задаёт мне загадки, и сейчас я гадаю, какого ответа он ждал. Не знаю, меня достали шарады. Я думаю, что знаю его, а потом он выкидывает что-нибудь новенькое, а мне приходится любить ещё и это. Не могу же я бросить его с его недостатками, тем более что Стейси сегодня так усердно пыталась доказать, что вся прелесть вишни в ее косточках. Я же должен любить его целиком… Или ненавидеть целиком.

Не пойму, как он реагирует на мой ответ, и добавляю, смутившись его молчанием, вдруг он не понял, что я хотел сказать:

— Я тут подумал, что люблю тебя и ненавижу тоже тебя, — по-моему, объяснение лишнее и выходит ещё хуже.

— У любви и ненависти один модуль, — говорит он, складывая руки на груди, и обращает ко мне насмешливое лицо, впрочем, тут же становясь серьёзным. — Кому, как не тебе, это знать.

Мы с ним как будто поменялись местами, как часто происходит, когда мы ссоримся, потому что в такие моменты переполняющий меня стыд — а что это именно он, я не сомневаюсь, — не дает мне разозлиться так сильно, как хочется, а меня ему жалеть не за что.

— А ты бы отказался от меня за миллион? — выпаливаю я, хотя ответ меня вообще не интересует, кроме любопытства.

— Я бы дождался, пока ты вырастешь в цене… Миллион. Как думаешь, она согласится отстать от меня за миллион?

По-моему, я сплю и вижу сон, ну это точно не может происходить в реальности. Я молчу, пока моя пьяная голова соображает, уткнувшись в кулак, ничего не соображает. Тру глаза.

— У меня нет миллиона.

— Я знаю, — веселится Грег и мрачнеет. — Хотел предложить ей деньги. Не миллион, конечно. Но не смог. Посмотрел на неё и не смог. Она сказала бы нет.

— Так она тебя любит? — удивляюсь; впрочем, ничего удивительного нет. Он как раз такой, каких и стоит любить, если даже я попался на крючок.

— Или ждет, что я вырасту в цене.

Я замечаю, что он бледнеет. Неловко, должно быть, говорить об этом со мной, поэтому я сам заполняю паузу:

— Бедная девочка…

— Почему? — подняв глаза, тихо спрашивает Грег.

— Потому что оказалась не в то время, не в том месте, не с тем человеком. И жизнь свою теперь может выбросить на помойку. Ты ей никогда не принадлежал и никогда не достанешься, даже если я уступлю тебя, как священную корову, чего я, естественно, делать не буду.

Он кривится, словно съел лимон, но не может возразить. Бедная девочка. Мне теперь даже забавно, хотя и жалко, и мучает совесть. Но одной ошибки я больше не совершу — не буду думать о других вперед себя. Я — эгоист. Это — моё.

— Я это сделаю, — бормочет он внезапно, будто не веря собственным словам. — Майкрофт, — поднимает на меня ошарашенный взгляд, — я это сделаю, понимаешь? Что ты молчишь?! Ты можешь меня отговорить?!

Он тут же отворачивает лицо, но я и правда ничего не могу поделать: мое влияние на этом закончилось, и все свои ошибки он должен совершать сам. Без моей помощи. Я понимаю, что, если влезу в его жизнь, навсегда останусь единственным виноватым. Я даю ему выбор, всегда даю ему выбор — пусть он любит меня за это. Или ненавидит. Как хочет.

Я смотрю на него, склонив голову, ничего не говоря, и, развернувшись, иду в спальню.