Беглец (СИ)

— Это был крайний случай. Я многое могу терпеть, ставя себя на место других, но у всего есть предел. Мне неприятно быть хоть как-то связанным с такими глупыми людьми, тем более что я не просил обращать на меня внимание. Несправедливо, тебе не кажется? Я ничего не делал, и всё равно оказался впутанным в дерьмо.

— Именно так всё и случается в твоей жизни: ты никого не трогаешь, но всем что-то от тебя нужно — ты серьезно в это веришь? Знаешь, что я думаю? Я думаю, что всё в тебе, начиная с небрежно закатанных рукавов и заканчивая безразличием к остальным, подчинено цели. И мне интересно, есть ли предел количеству оправданий, которые ты придумываешь, чтобы не признавать очевидного? Потому что, уж прости, я ни за что не поверю, что ты об этом не знаешь. Ты был зол и обижен, и тебе понравилось то, что вышло. Ты в восторге, Майкрофт, признайся. Ну и ладно, мне-то что, проворачивай это хоть каждый день.

— Копай глубже! Можно подумать, кто-то, притворяясь, перестаёт быть собой. Мне понравилось хоть раз оказаться отомщённым. Было… красиво. Когда знаешь, что сделать, чтобы получить результат, это похоже на жертвоприношение, когда тебе не нравится происходящее, но в то же время это… идёт в уплату твоих прошлых обид. Это месть, и только потому что у меня есть что-то вроде морального права.

Стейси косится и, громко цокнув, уходит вперёд.

— Боже милостивый, какая феерическая чушь, — говорит она, не трудясь убедиться, что я не отстал, — в жизни не слышала более нелепого вранья. Майкрофт Холмс, мне официально противно делить с тобой дорогу до дома. — Право на месть. Нет, вы его слышали?

Память подкинула эту сцену очень к месту. Думая о своих желаниях и мотивах, я не знаю, где остановиться, не вижу отправной точки. Перспектива пуститься в ложно-бодрые попытки распутать ком, в который смотались мысли, меня убивает. Я не хочу распутать что-нибудь не то, хотя это и противоречит моему единственному убеждению — во всем достигать ядра.

Смеюсь: вот что любовь делает с людьми — не дает им правды, а заставляет избегать её. Одна из дешёвых свечей догорает, расползаясь по полу растаявшим парафином, потому что Стейси не подумала о подставке. Тень фитиля дрожит на стене и непонятно, что её тревожит, если мы не шевелимся и молчим. Наконец она шипит, гаснет. Всё это время мы смотрели не отрываясь, ожидая, когда ещё одной вещи во Вселенной придёт конец — и что осталось после? Жижа.

— Пол испорчен, — скучая замечает Стейси. — Вали домой и перестань убегать каждый раз, когда кто-то не оправдывает твоих ожиданий. Их невозможно оправдать, ты так ненавидишь людей, что не оставляешь им шанса. Всё неважно. Мир дерьмо. Поступай так, как хочется.

Я поднимаюсь на ноги, хмурясь.

— Как хочется?

— А что ещё решать? Всё сводится к хочется и нет, остальное — отговорки, — отвечает она, поправляя мне воротник. Я смотрю на синюю вену у неё на шее и думаю о том, как ненадежно человеческое тело, не охраняемое здравой мыслью.

— А как же мораль?

— Мораль бывает в конце. — Она похлопывает меня по плечам, словно отпуская в долгий путь и улыбается. — Мораль понятие растяжимое, кому как не тебе это знать. Каждый тянет её как хочет. Я знаю одну мораль — ту, что не перечит моим желаниям.

— Я не говорил, но, пожалуй, скажу: ты пугающе глупа для такого умного человека. Подумай, Стейси, мне кажется, твоему мозгу не хватает кислорода. Если всё сводится к нашим желаниям, то к чему сводятся наши желания? Господи Боже мой, — бормочу, закатывая глаза, — день, когда ты научишься додумывать мысли до конца… никогда не наступит, — с этими словами я хлопаю дверью, обиженный снисходительностью, с которой она лишает меня единственного моего желания — права на правду. И в чём я уверен, уходя, так это в том, что единственный человек, которого стоит слушать — я сам.

Так, спускаясь с её крыльца с зажатой в зубах сигаретой, я достигаю катарсиса — в моей голове теперь и вдруг идеальный порядок. Вот что я называю эффектом Стейси — когда всё в твоей жизни происходит от противного.

========== Love Will Come Through ==========

Он всё-таки проснулся: сидит в идеально прибранной, но заметно поредевшей гостиной, поперёк кресла с книгой, кидает поверх сосредоточенный взгляд — и я вообще жалею, что пришёл, что не пришёл раньше. Чувствую себя по-скотски, незаметно оглядываясь на столик в надежде, что записка всё ещё там и он её не заметил; но её там нет. Свежий «Q» есть, а записки — нет.

— А где записка? — выпаливаю я. Чёрт, глупо.

Грег выглядывает из-за книги, подняв бровь.

— Какая записка? — изобразив недоумение, интересуется он.

— Моя записка.

— А ты оставлял? Не видел.

Мы играем в кто кого переглядит, но почти сразу становится понятным, что его взгляда мне не выдержать. Он выглядит чересчур успокоенным даже для самого себя. По пути домой я думал прийти и скрестить руки на груди, собираясь вертеть им, как мне захочется и насколько позволит его чувство вины… Но сейчас понимаю, что погорячился. Не могу.

— Так и будешь стоять? — спрашивает он негромко, потому что молчание затянулось.