Беглец (СИ)

— Вечеринку? Где? Только обещай, что мы не будем страдать по неразделенной любви.

— Вечеринку. Здесь. Обещаю.

— А что, — приценившись рукой, прикидывает она. — Супер! Что мне надеть? Розовое? Нет, белое. Черное? Идея! — она хлопает в ладоши, — У тебя есть смокинг?

***

— Помоги застегнуть, — выбежав на лестницу, просит она и осекается. — Ваау! Почему я раньше не видела тебя в смокинге, потрясно, М-Ма-айк!

— Придержал впечатление до этого вечера, — отшучиваюсь я.

На ней иссиня-чёрное платье в обтяжку, шелковая ткань сидит на Тейлор, как вторая кожа, демонстрируя острые соски, словно росчерк карандаша, обведший её тело аккуратным контуром.

— Нравится? Марк сшил для меня, — хвастается она.

— Очень красиво. Он всегда любил женщин, но никогда не хотел с ними спать. Я этого не понимал, но, глядя на тебя, могу поверить.

— Красивый комплимент. Спасибо, что разрешил пожить у тебя. У меня временные проблемы с арендой, точнее домовладелице, видишь ли, не нравится мой образ жизни. Я типа бужу это каргу по ночам. Не думай, что я об этом забуду, а если и так, ты должен прийти и напомнить мне.

— Знаешь, Майк, я всегда считала тебя заносчивой задницей, — без умолку болтает она, пока я расправляюсь с молнией. — Высокомерным, из тех типов, кто привет-пока и никого ни во что не ставят. Ты-то для меня всегда был приятелем Стейси, даже не другом, а вроде декорации. Кто ж знал, что люди — всегда только люди, а не фигурки в настольной пьесе. Это потом я врубилась, что и сама кажусь такой.

— Что я скажу тебе на это, дорогая… Тут проходит грань между высокомерием и низкой самооценкой… непонятого человека. «Кто я — гусеница или предвестник бабочки?» Вот что не дает нам покоя. Мы приходим сюда одни, в этом все дело. Так что носи свои красивые платья и перестань думать о чём-то, кроме точки в конце подиума. Не забивай голову. Ты неглупая, и красивая, но без баланса всё летит к чертям, равновесие — вот что должно тебя волновать. Как только начнешь склоняться к чему-то одному, похеришь и то, и другое.

— А ты к чему склоняешься?

— Я — другое дело. Я человек простых удовольствий, и знаю, как их получить. Не умён и не бог весть как красив, но смышлён и по-своему привлекателен. И не могу похвастаться твоими амбициями.

— О, как ты скромен, — оборачиваясь, хихикает она. — Сдаётся мне, ты водишь меня за нос. — Её пальцы смахивают пылинки с лацканов моего пиджака. — Амбиции, Майк, приходят, когда не остается ничего другого. У тебя было крутое детство, счастливая юность, правда?

— Вполне.

— Потому ты и не заглядываешь за горизонты. Ладно, ковбой, мы обещали, что не будем грузить друг друга, — подвернув края пиджака, улыбается она.

— Ты очень красивая.

— Да, а ты — пьяный.

Мы врубаем стерео и танцуем, пока не отваливаются ноги. На часах пять утра, а Тейлор нашла очередной музыкальный привет из прошлого («Talking Heads, Майки, отпад! Надо заслушать!»), и мы так и выписываем круги ностальгия-алкоголь-ностальгия-туалет-алкоголь и пояс моего смокинга висит на люстре, раскачиваясь в такт долбящей музыке.

— Бамбэй Сэпфаяяяя… — завывает она.

— О, Боже, нет!

— Это белый танец, давай же, Майки, потанцуй с дамой!

Мы танцуем, то есть топчемся на месте, то есть виснем друг на друге, пьяные в щепки, но в ней ещё находятся силы кружиться. В детстве, объясняет она, она обожала кружиться, пока не валилась с ног. Даже удивительно, что ей так и не удалось взлететь. Она такая худая, что лопатки под моими пальцами похожи на крылья.

— А ты что любил делать?

— Прятаться на видном месте. Врать так очевидно, чтобы никто не понял. Пааакостить в лицо, чтобы никто на меня не думал, — пьяно лопочу я.

— И как, получалось?

— А ты……как думаешь?

Она кивает; в семь утра мы идем за добавкой и на её чулках дыры размером с Норфолк, потому что столько кружиться и так и не улететь — чревато; у китайца в лавке ничего, кроме рисовой водки, Циньдао и дешёвого бренди, по его карамельному лицу расползается улыбка, когда мы берём столько, сколько вообще можем унести; по коленкам Тейлор расползается капрон, когда она падает в очередной раз; «Сними уже туфли»; «А, ты не можешь идти? Ну полежи здесь, я потом за тобой вернусь»; «Кто бы мог подумать, что Майкрофт Холмс будет носить меня на руках»; «Просто заткнись…»; в восемь утра она исполняет богемскую рапсодию на крыше моей машины; в восемь пятнадцать умоляет расчехлить синтезатор и долго ржёт над пьяной версией Tainted Love, потому что никто не помнит слов, но их можно придумывать на ходу; в девять мы по очереди обтекаем под душем прямо в одежде; в десять признаемся друг другу в любви; в шесть вечера кто-то помочился мне в рот и перемешал мозги ложкой, но цель достигнута — я совершенно не помню, о чём переживал. То есть вообще ничего не помню.

Отлепив лицо от подушки, сонная и очень мятая Тейлор слушает меня с интересом.

— Боже мой, Майк. Ну что я могу сказать. Надо срочно это отметить.

***