Беглец (СИ)

— Ну так что? Не очень похоже на ненависть, правда?

— Зачем тебе это?.. — недоумеваю я, похолодевший и совершенно сбитый с толку. Его бедро доставляет ощутимый дискомфорт, отнимая кровь от лица.

— Затем, что я не хочу, чтобы ты врал себе, Майкрофт. И чтобы выстраивал защиту от меня. Тебе не нужно защищаться. Я не позволю тебе затоптать всё, что было.

— Я не ненавижу тебя, Грег. Я очень тебя люблю, но я хочу с этим справиться. Позволь мне постоять за себя, когда я тебя вижу, позволь мне хотя бы попробовать потерять тебя из виду.

Мы смотрим друг другу в глаза, и в его я вижу жалость, которую по ошибке мог бы признать за сожаление.

Он отпускает меня. Позже, совсем пьяный в окружении разодетых девушек, я и правда теряю его из виду.

***

Я просыпаюсь в чужой кровати, с Алексом. Он не спит, пялится на меня, усмехаясь, потом и вовсе осклабившись, заметив мою растерянность. На нас ничего нет, он горячий под одеялом, мои чертовы шмотки разбросаны по всей комнате.

— Привет. — Он явно веселится. — Что, отшибло память?

Я ещё раз нас оглядываю. И нихрена-то я не помню. По желудку гуляет воздух, печень в шоке, спину ломит, но задница, вроде, не болит, и на том спасибо.

— О, Боже, — слышу, как выпаливаю эти слова, — ради Бога, извини, — знать бы ещё, за что я извиняюсь, наверное за то, что не помню, как мы трахались. Так вроде невежливо (но, как выясняется, тоже можно).

— Да всё нормально, — улыбается он.

— А я?..

— Был немного груб, но это ничего.

— О, Господи, — снова повторяю я, прижав руки к лицу. Что значит «немного» груб?!

— Ты католик? — спрашивает он, пока смотрю на него сквозь пальцы, пытаясь распознать следы того, что мог сделать. — А то так часто припоминаешь Бога, вроде он твой приятель.

— Нет, — отвечаю я неуверенно. Потом думаю, что я, наверное, всё-таки католик, но как всегда предпочитаю не иметь четкого мнения. Что ж, сегодня то самое утро, чтобы удариться в веру.

— Люблю католиков. — Он потягивается. — Эти парни совершенно чумные.

— Больше всех пьют и всегда готовы пострадать. Так говоришь, я был груб? — переспрашиваю я, потому что секунду назад память вернулась вместе с раскроившей череп болью.

— Я пошутил. На самом деле мы даже не переспали — можно сказать, вчера ты повёл себя как джентльмен.

— Очень на меня похоже, — и я, мысленно хлопнув себя по лбу, извиняюсь ещё раз, но уже по другой причине. Память говорит, что мы никуда не уходили, только поднялись наверх после вечеринки. Я с ужасом думаю, что сейчас, может быть, из-под кровати возникнет размалёванный лепрекон с пластиной алка-зельтцера и кровавой мэри. Потом всё новые и новые мысли бомбардируют голову, как шарики от пейнтбола: красный — ревность, чёрный — ссора, синий — печаль, голубой — мы с Алом идем наверх.

— Мы оба просто вырубились, — неловко объясняет он, наверное, чтобы я не подумал, что у кого-то из наc не встал, хотя на мой счет это предположение опезденительно смехотворно.

— И это тоже на меня похоже. — Мне даже весело, если бы башка не грозила лопнуть. — Я задолжал тебе, но у меня ужасно болит голова, — признаюсь я. Это совесть просится наружу.

Он приподнимается и целует меня в лоб. Мы смеемся, а потом внезапно натыкаемся друг на друга и лениво целуемся одними губами. Голова моя проходит, как только он подтаскивает меня к себе, мягко схватив за бедра. Мне нравится. Он милый парень, хотя мудак. Наверное, всё подстроил, но спрашивать нет смысла. В конце концов, то, что он так попался, приписывает ему несуществующие, но сексуальные качества; я вскидываюсь, укладывая его на лопатки, и мы целуемся уже серьёзно.

Воздух очень холодный, а он очень горячий, мои ладони на его плечах давят всем весом; он едва ощутимо кусает меня за перепачканную слюной губу, показывая, что смирился. В тишине щёлкает крышка лубриканта. Я просыпаюсь. Он такой загорелый, чуть ли не оранжевый на ярко-белых простынях, загар не настоящий, но парень вызывает самую настоящую похоть (ненастоящую (какая (действительно?) разница?) страсть). Его член на вкус как сахарозаменитель, честное слово. Когда он начинает метаться и стонать «выеби меня», «выеби меня», он повторяет это без остановки, как будто провоцируя на что угодно, кроме этого или как будто всё может закончиться чем-то другим. Я, по-моему, всё ещё пьян, по крайней мере сознания во мне остается на донышке.

Увлёкшись мыслями, едва не пропускаю момент, когда его яйца напрягаются. И хотя мы, похоже, никуда не торопимся, у меня всё чешется от желания ему вставить. Не думал, что такая херня приключится, как любит говорить Грег, «с кем-то вроде меня». Грег.