Беглец (СИ)

Ставлю на стол две тарелки и кружки. Он одобрительно хмыкает, хватает приборы (я удивляюсь: еще один признак хорошего воспитания — сам я нож игнорирую) и принимается за еду. Точнее, принимается препарировать бедные оладьи, разрезая их на мелкие кусочки. «Забавные привычки», — думаю я, накалывая оладью на вилку.

Сейчас он похвалит мою стряпню. Ненавижу это.

— Готовишь так себе, — неожиданно говорит он, но, увидев мои вылупившиеся глаза, не сдерживает смеха. — Да шучу, шучу. Нормально.

Теперь моя очередь давиться кофе. О, Бога ради, прекрати ржать!

— Ладно, Майкрофт. Ладно, — унимается он. Я не заметил, как перестал вести разговор. — Я расскажу, почему доставал тебя — хотя это и не просто, — но ты тоже расскажешь кое-что, идёт?

Где-то я это слышал. «Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой».

Коротко киваю, тщательно скрывая снедающее меня любопытство.

И он рассказывает, а я слушаю — да так, что пару раз проношу вилку мимо рта, а потом и вовсе бросаю завтрак. Он говорит, что никогда не встречал никого, хотя бы отдаленно похожего, что я притягиваю как магнит, что со мной, в отличие от остальных, ему не скучно, что он чувствует себя живым, что он хотел бы иметь такого друга, что хотел бы столько всего обсудить, что да — он знает: любопытство его погубит, но лучше сделать, чем постоянно возвращаться к мысли о том, что струхнул.

— С той последней встречи хожу как ужаленный. Ноги сами принесли к дому твоего друга.

От такого потока откровенности я едва ли не в первый раз в жизни теряюсь, не зная, что сказать. Просто смотрю и хлопаю глазами. Неожиданно он останавливает себя и тушуется, глядя куда-то в сторону, будто ожидая моего ответа.

Сказать, что я в шоке — ничего не сказать. Ау, Майкрофт! Приди в себя.

Я никогда не встречал такой откровенности, тем более от человека, подобного Грегу. С Фрэнсисом она подкупала: наши отношения были искренни, и в этом заключалась их суть. Даже ложь была лишь ещё одной, параллельной первой, версией его чувств. Они начались и закончились оголенной правдой. Тогда, при знакомстве, он выстрелил откровенностью и угодил прямо в цель. Я попался на удочку, как прикормленная рыбка. Тогда я не знал, что неприкрытая правда опаснее хитроумной лжи. В ней нет изъянов. Я поклялся не повторять ошибки. Но здесь — другое. Я не чувствую опасности. Откровенность не пронзает и не бьёт в сердце, но оборачивается теплым чувством в груди.

«Что ты делаешь, Майк», — говорит Стейси в моей голове. Сглатываю. Виноватый взгляд меня выдает.

— Извини. Наверное, я переборщил, — бормочет он после пламенной речи. Гадаю: переборщил с признаниями или в общем?

Ничего. Это ничего. Я выпью кофе и найду выход на дне чашки.

— Ты меня удивил, — сухо говорю я.

Удивил. Я думал, что знаю людей. Я выстроил свою жизнь на этом «Я знаю людей». Она оказалась карточным домиком. Смотри, как с вершины слетает пиковый валет. Смотри, как непрочна пирамида.

За откровенностью следует ответное признание. Я наивен и твердо в этом убежден. Но не могу позволить домику развалиться.

Прости, Грег.

— Извини, тебе нужно идти, — говорю я. Собственный голос звучит глухо, будто со стороны.

Он смотрит потрясенно. Кажется, мы оба не верим, что я это произнес.

Внутренне умоляю, чтобы он обошелся без «что» и «почему». Пожалуйста. Просто уйди.

— Хорошо. — Он встает из-за стола. — Спасибо за ночлег, — выплевывает и, бросив последний взгляд на моё отрешенное лицо, выходит из кухни.

Плетусь следом. Возле двери он останавливается; смотрит под ноги, будто провинившийся школьник.

— Грег, — я зову его по имени и удивляюсь, как легко оно легло на язык, — просто пообещай, что не станешь…

— Не стану. Прости, что влез в твою жизнь, — обрывает он, нажимая на стальную ручку. — Ты снова не ответил на мой вопрос, — грустно заключает парень и добавляет: — Забей.

Всё, что он делает — уходит.

Всё, что я делаю — пялюсь на дверные петли. В их движении сокрыт ответ — знаю точно.

В любой другой момент я оценил бы свою предусмотрительность. Но сейчас мне погано. Ещё одна моя мысль затянулась в узел. Сколько их.

***

Тащусь в ванную, чтобы умыться, и первым делом натыкаюсь на оставленную на раковине футболку. Раздраженно смахиваю её в корзину, и, подумав, бросаю сверху чистое полотенце.

Я смотрю в зеркало и жду, что сегодняшнее утро отобразится в глазах, мимике или в чем-то еще. Но в отражении лишь ничего не передающее лицо. Каждый раз, смотря в зеркало, удивляюсь, насколько непохожими могут быть два человека — снаружи и внутри. Может, я лишь утешаю себя — не знаю. Может, я все придумал. По идее — так и есть.

В голове крутится и жужжит назойливый рой мыслей. Они, словно мухи, облепили череп изнутри. Мерзкий шум.

Стейси оказалась права. Я не знал, что творю. Так почему теперь она молчит?