Беглец (СИ)

Он был добр, он любил всех — действительно любил, — но не все могли это принять. Он улыбался, помогал, не скупился на теплые слова, но в какие-то моменты они не находили отклика, как будто это было чем-то странным, противоестественным. Он не подавал вида, но каждый такой момент непонимания отламывал кусок от края проделанной бреши. После такого начинаешь спрашивать: зачем всё? Мне кажется, от такого если не черствеют, то становятся замкнутыми, запираются в себе. И Стейси заметила эту отчужденность. Она сказала: «Разве не отвратительно? И это сделали мы».

Он был добр, но в отличие от нас был абсолютно открыт и беззащитен. И кому, кому нужна такая доброта? Он не мог просить, не мог сказать: мне тоже нужен солнечный свет. Вспоминая его, я почти его ненавижу. Не себя, не нас — его. Почему он не мог быть наглым, почему не мог настоять? Не знаю, что с ним стало и где он сейчас. Наверное, он все ещё добр и ещё более несчастен, с этим своим нимбом над головой. Скорее всего, так и есть.

Но Грег. Вот что мне так нравится, что восхищает: он бесподобно нагл, в той же степени, насколько добр. Он не спрашивает, нужно ли это, он делает что делает, гнет свою линию. Он говорит: «Мне плевать, что вы думаете», — и никому, даже мне, не приходит в голову, что можно не ответить взаимностью или не понять. Ты думаешь: «О, Боже, сделай так снова». Ты не решаешь, принимать его или нет, ты смотришь с открытым ртом и ждёшь, когда он решит отдать. И Стейси, и я — сорняки, мы пробили тепличную пленку, но даже это не дало нам преимущества. Стейси, эта гребаная зазнайка, действительно выделяет его как равного.

Я просто. Я смотрю и вижу, что он, с этой своей добротой и наглостью, абсолютно защищен. Нет никакой бреши, и он в отличие от меня цел, а не поделён на фрагменты. Если и была хоть одна возможность не захотеть этого человека, я упустил её вместе с тем как появился на свет. Нет, на самом деле я понимаю, что у меня не было ни единого шанса. Я просто влетел в него и, потеряв равновесие, упал. Снова эти дешевые фразы. К его ногам, конечно, куда ж ещё.

Я заканчиваю предаваться раздумьям, когда раздается звонок в дверь. Хмурюсь, смотря на Грега.

— Ты вызвал врача?

Он выглядит удивленным и мотает головой, вставая, чтобы открыть дверь.

— Наверное, Стейс.

— Странно, что ты не узнал ее по характерному нажиму на звонок или еще какой-нибудь ерунде, — походя бросает он.

«Она никогда не повторяется», — думаю я, потому что ответа он уже не услышит. Прислушиваюсь к возне к коридоре. Только что хлопнула дверь.

— Майки! — Стейси влетает в комнату и плюхается на кровать, загребая руками одеяло и мои ноги. — Ну и погода! Я бежала от машины, только посмотри на это…

— Ты вся промокла. Давай сюда, простынешь.

Она ныряет под одеяло и вздрагивает, отогреваясь. А потом конфискует одну подушку, устраиваясь удобней.

— Ай! Убери свои ледышки, — смеюсь я. — Какого черта ты вылезла из дома в такой ливень?

— Ты не поверишь, ты просто не поверишь! — говорит она возбужденно.

Грег возвращается с полотенцем.

— О, спасибо. — Она принимается вытирать волосы и вдруг останавливается. — Стоп. Уже два часа. Почему ты в кровати? Черт, только не говори, что я помешала! — Озирается на Грега.

Он фыркает, опускаясь на постель.

— Мы не трахались, если ты об этом…

Но она перебивает:

— Вообще-то я предположила минет, потому что, — принюхивается, — не чувствую характерных флюидов…

Грег веселится, а я закатываю глаза.

— Кое-кто заболел, — объясняет он.

— Кое-кто что? — Она бросается щупать мой лоб. — Боже. Бо-оже. Нет-нет-нет. Ты же знаешь, тебе нельзя болеть! — Делает круглые глаза, изображая испуг, и прикрывает рот ладонью.

Смотрю исподлобья с иронией, положенной обреченному вроде меня.

— Сам знаю, но, очевидно, всё именно так.

— Что такое? — явно в замешательстве, спрашивает Грег.

Ну что за идиотка. Закусываю щеку, чтобы не рассмеяться.

— Что такое?! Что такое… — стонет подруга. — Я скажу, что такое: всыпь в него пачку ибупрофена и бегиии!

Я не выдерживаю и прыскаю вместе с ней. Грег выглядит раздраженным.

— Окей, окей. — Она успокаивается и садится в кровати. — Рассказать ему?.. Только не пугайся — хах, знаю, после такого это сложно… — у него бывают глюки. Когда он болеет. От температуры. Ну, то есть это случается редко, потому что он почти не болеет…

— Галлюцинации? Ты шутишь? — неверяще спрашивает он.

— Стейси, прекрати пугать. Со мной всё нормально, мне уже лучше.

Она прерывает жестом.

— Ты всегда так говоришь. — И поворачивается к Грегу. — Ты вызвал врача?

— Если бы! — вскидывается он. — Он мне запретил. — Глюки? Серьёзно? И ты молчал?

— Это было всего пару раз. И мы не будем никого вызывать, — отрезаю я. — Мне лучше, температура спала. Стейси.

Она смотрит скептически и всё-таки проверяет, снова дотрагиваясь до моего лба.

— Мы сбили жар парацетамолом, — говорит Грег.

— Сколько времени прошло?

— Три? — Он смотрит на меня. Киваю. — Три часа, да.

Она качает головой.

— Ладно, надеюсь, всё не так печально.