Беглец (СИ)

Поцелуй может быть настырным или нежным — или привычным, но желанным, как сейчас. Кончик языка обводит нижнюю губу, и эта остановка — вызов, чтобы оказаться ближе. Я знаю Грега и знаю, что, отвоевав инициативу, сразу поддамся снова, потому что выиграть в этой игре невозможно. Его чувства не знают меры.

Он прав, считая, что я боюсь обнажать свои слабости. Что я боюсь быть человеком. Это мой чёртов недостаток, и мне страшно от мысли, во что я превращусь, что со мной станет, если я от него избавлюсь. Грег осудит меня. И уйдёт. И хуже — станет презирать.

Я под увеличительным стеклом, всю жизнь. И да — я знаю, что это болезнь, так что он прав, составляя мой профайл. Наверное, он думает, что может меня изменить, но всё гораздо глубже. Земля крутится вокруг Солнца, я — зациклен на собственных чёрных пятнах.

Нет, доктор, не в этот раз.

Я отстраняюсь, и он улыбается, немного разочарованно. Пальцы всё ещё сжимают край рубашки — как-то по-детски. Мне так тоскливо, что я готов сказать об этом вслух.

Я мог бы разрыдаться. Я и сам ребёнок.

В обойме не хватает патронов, я никогда, никогда не перестану считать. Во мне не хватает фрагментов — не моя вина. Я схватил себя слишком крепко, я думаю слишком много, и последствия — тоже мои. Я знаю, что выжигаю себя изнутри; я не настолько глуп, чтобы отрицать очевидные вещи. Единственная причина этой липкой тоски в том, что мне нравится тонуть.

Похоже, я убил интригу.

— Вот видишь, а ещё полчаса назад ты хотел уйти.

— Не хотел. Хотя, честно говоря, ты здорово меня разозлил. Мог оставить записку, позвонить. Или не мог… — рассуждает он.

— Я не мог уйти, пока ты был там. Извини.

— Стейси сказала тоже самое, поэтому так орала, когда не нашла тебя в палате. Чуть не поубивали друг друга. На наши крики сбежалась вся больница.

— Но вы помирились?

— С чего ты взял?

Стейси, Стейси. Когда я пойму, что не так с вами обоими, станет поздно.

— Она была здесь, включила сигнализацию. Ты бы не опустился до такой подлости. — Он усмехается. — И да: спасибо, что принял огонь на себя. Я не в самой лучше форме, чтобы вести бои с этой ненормальной.

— Что делать, спасаю твою задницу. Может, поедим?

— Мне нужно в душ. Ужинай, — и, видя, что он пытается возразить: — Уж с этим я справлюсь сам.

Конечно я справлюсь сам.

— Отчего мне кажется, что это дурацкая идея? — вздыхает он.

***

Четвёртая плитка слева — треснула. У этой ванной своя история. Четвёртая плитка слева — опознавательный знак и метка, напоминание о чём-то важном.

Может, о несовершенстве мира. Мысль об этом разрушительна и меня, с внушительным грузом на плечах, должна сокрушить.

Но я стою на ногах, упираясь в четвёртую плитку слева. Мне больно? Плохо? Может, я чувствую себя мразью или самым ненужным фрагментом Вселенной. Мне всё равно.

В груди, слева — дыра. Она засасывает воздух, словно просто пустоты мало, ей нужно заполнить меня, сбить с толку. Пустота — лишь слово, чтобы описать то, что описать невозможно.

Остывший холод. Так бывает. Всё меняется, но это чувство застряло между.

Здесь, в ванной, особенная тишина. И оглушительно пусто. Кажется, стоит хлопнуть, и кафель слетит к чертям.

Не могу стянуть рубашку, не то что брюки. Если б не грёбаные бинты, я бы наплевал на боль, а так — особо не согнёшься. Бесполезно.

Ёбаный холод.

…

Хлынувшее тепло вызывает волну дрожи.

Мокрая рубашка прилипла к коже. Ощущение не из приятных, но отвлекает. Вода проходит через всё тело и, стекая с щиколоток, достигает слива. Как ливень, только теплее.

Укол приглушил боль, но глупо надеяться, что через час-полтора та не вспыхнет с новой силой.

Остаётся сползти на пол и греться под струями. На большее я не способен: остатки сил устремляются в сток.

Плевать.

Даже откинуть голову — проблема, но шея ноет и это — хуже. Не понимаю, как умудряюсь думать и почему не клонит в сон. Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем вода растворит тело или хотя бы сделает его неузнаваемым. Для меня это — единственный способ потерять лицо. Наверное, единственный способ расслабиться — разложиться до состояния киселя.

Я искал покой, а теперь наблюдаю за тем, как надежда утекает сквозь пальцы. Вода делает круг по трубам и возвращается в эту ванную; грязная — впрочем, как и я сам. Я злюсь на себя, потому что всегда — всегда! — недоволен. Я всегда получаю меньше, всегда сомневаюсь, ищу чёртов изъян, как будто мало своих…

Кстати о них.

Кислая мысль окропить кафель красным. Как будто это поможет. Утомительная идея, тем более что пятна и так стоят перед глазами — не приходится напрягать ни воображение, ни память.

Белое и красное. Почти стерильная чистота с яркими изъянами вразброс.

Специфика профессии заключается в том, чтобы уметь включать и выключать инстинкты, как по щелчку.

Нет, не так.

Специфика жизни в том, что умение отключать инстинкты и есть самый главный инстинкт.

Красные буквы удивительно гармоничны на фоне белого кафеля. Написанная кровью, фраза представляется умнее, чем в моей тупой голове. Написанная воображаемой кровью, она не так драматична, но никогда не поздно добавить реализма.