Белая лошадь – горе не мое

Больше ничего на листке в клеточку не было, но Саня сразу понял, кто это писал. Не по количеству ошибок, не по косому отвратительному почерку… Он просто вспомнил другое стихотворение, про которое никто не понял, что оно — именно стихотворение:

Я хотел бы
стать невидимкой,
бродить по улицам
и улыбаться тем,
кто меня увидел…

Но Саня спешил, а телефона у Вахрушева не было. Приходилось отложить встречу до понедельника. Саня взглянул на часы — нет, сегодня уже не успеть…

…И опять — вечер, лес, небо над головой… Мальчики и девочки у лесного огня, притихшие, задумавшиеся… Любил Саня эти часы в лесу, у огня, с разговорами…

— Да если б не космос, то жить-то совсем бы скучно было… — вздохнул Васильев, гладя кота. — У нас тут все давным-давно открыто, никаких интересных тайн не осталось… И смотреть-то не на что!

— Ой уж! — не согласился кто-то. — Ты в Африке был хотя бы?

— Да ее по телику сто раз казали!

— Нет… Вот бы самим бы там побывать… Попутешествовать..

Саня слушал, смотрел в огонь. Легкое порывистое пламя металось над прогорающими ветками, превращалось в искры, и они уносились вверх, где начинался ветер, и под ним забормотали живые темные лапы сосен, вверх, вверх, вверх неслись искры, туда, где загадочно и пугающе молчало небо, все в гроздьях звезд…

— Да здесь-то, конечно, все привычно… — вздохнул Васильев.

Во тьме вдруг тонко и страшно крикнула ночная птица, и все вздрогнули, затихли.

— Какая это птица? — спросил вдруг Саня. — Кто знает?

Не знал никто.

— А это какое дерево?

— Сосна.

— А вон то?

Опять никто не знал.

Саня выдернул из темноты сухой стебель мятлика.

— Как называется?

— Ну, Сан Сенич, ну откуда мы знаем? — удивился Васильев.

— Самое время в Африку ехать! — покачал головой Саня. — Чужестранцы…

Ах, дальние страны, уж больно вы далеко… А ведь как манили в детстве, какие сладкие сны дарили, какие бессонницы… Что рядом с ними были серые поля, начинавшиеся сразу за городом, и леса по краям разъезженной грязной дороги?..

Семнадцать Сане было, что ли, когда Аристотель грохнул кулаком по столу и сказал: «Поехали!..» Нет, шестнадцать… Сентябрь, одиннадцатый класс, какой-то смутно помнящийся разговор о Трансваале (Саня как раз начитался о героических бурах и бредил Южной Африкой: Калахари, Драконовы горы, мыс Доброй Надежды)… Что-то он сказал такое — ну, глупость несусветную, вроде: вот бы где родиться и жить, а Аристотель рассвирепел: «Поехали!.. Я тебе покажу!» — «Куда поехали, зачем поехали? — всполошилась Елена Николаевна. — Матвей, ты с ума сошел, у него одиннадцатый класс!..»

Однако поехали: как-то расписание у Аристотеля удачно подошло, а Сане, хоть и без особой радости, позволено было прогулять понедельник… На Аристотелеву родину поехали, в деревню. Полтора часа самолетом до Москвы, потом — три часа скорым да еще пять местным стареньким грязным поездом… На рассвете были «дома» — в полузаброшенной деревне, где Аристотеля не помнила ни одна живая душа, и сам он лишь с трудом нашел место, где стоял когда-то их дом. Тоскливо отчего-то стало юному Сане, и смотреть было не на что — темные избы да поле какое-то… А Аристотель, все злой, все взбудораженный, тащил его на автобус, и опять ехали, ехали куда-то… Саня в автобусе уснул, и такого, сонного, усталого, десять раз пожалевшего о том, что поехал, вытащил Аристотель из автобуса и сказал:

«Смотри…»

И опять они стояли на раздолбленной пыльной дороге, опять поле какое-то поднималось вверх, к горизонту, пёр откуда-то речной ветер — и смотреть было совершенно не на что опять же…

«Русские стояли там, — шепотом сказал Аристотель. — Неприятель — вон… Смотри внимательно… Дон стал красным от крови…»

Но тихо было кругом, поднималось из-за бугра солнце, и все поле да поле… Куликово поле — ни одного кулика, тишина. И Саня, отважный путешественник, избороздивший все моря и океаны, водивший свои корабли через «ревущие» сороковые, вдруг испугался. Так велик, так пустынен и тих был этот открытый простор, так распахнут, и не спрятаться в нем никуда — земля под ногами, небо над головой, а меж ними — даль да ветер…

И снова Саня сидел над картами — неведомая страна, родная, неоткрытая, открывалась ему, завораживая странными именами: Нерль, Ловать, Олым, Мета — так звались здесь реки; Вселуг, Ильмень, Плещеево, Пено, Волго — такие были озера… А города, тихие эти старые города с именами, знакомыми по учебникам истории… Они были, стояли, и история оказалась вовсе не школьной наукой, за которую можно получить двойку, а живой, продолжающейся жизнью, землей, на которой жили, которую берегли поколение за поколением… А теперь в этот ряд встал и Саня — чтобы жить и беречь… А мальчики и девочки сидели у костра и смотрели в огонь.

Кукарека бродил один во тьме — воспитывал себя. Потому что мужчина не должен быть трусом, верно? Но все равно было страшно. Тем более что в лесу бродил еще кто-то. Кукарека, замерев, слушал, как он трещит ветками… Или кажется?

— Там кто-то есть… — тихо сказал он, выходя к костру.