Белая луна над синей палаткой (СИ)

Проследив с помощью Довона и небольших концов по городу путь Марышкина, я установил, что доехал он до базара в Новом городе, где отпустил шофера и дальше пошел пешком. То, что не слишком богатый Марышкин взял авто, а не извозчика или рикшу, показывало хорошенько его нрав и намерения - так мог сделать человек, и в остальном-то не больно расчетливый, в поступках горячий и подхваченный неким целенаправленным порывом.

После базара, разумеется, следы Марышкина должны были потеряться. И пальцем в небо было думать, что спешащий человек в поношенном мундире может обратить на себя внимание в центре большого города на базарной площади. Однако то, что был тогда поздний час и у извозчиков вокруг базара не было переизбытка пассажиров, сыграло мне на руку - один из них запомнил заполошного русского, впрыгнувшего в его старую развалюху-пролетку. А брошенное мной вскользь, что разыскиваю я поручика за карточные долги, и вовсе расположило степенного извозчика помочь мне найти бездельника и прохвоста, не в пример честным людям зарабатывающего карточной игрой.

Итак, я узнал, что Марышкин доехал до бывшего доходного дома Мееровича и сошел. Причем извозчик вдруг припомнил, что вроде как седок его думал было сперва поехать дальше, но неожиданно остановил пролетку, сунул сколько-то мелочи - при этом извозчик высказался непечатно, - и бегом побежал прочь.

- На Мещанскую вроде свернул, - припомнил возница. - А мож и не на Мещанскую.

К югу, подумал я. К полям для гольфа и особнякам, одним из которых был дом Босвеллов.

…Вернувшись домой, я присел к столу и на том же листе бумаги нарисовал мелко хвостатую макаку, на которую намахивался ножом некий господин. У господина почему-то оказлось на голове нечто вроде тропического пробкового шлема, что меня немало озадачило - ничего такого рисовать я не думал, да и рисовальщик из меня некудышний. Однако как ни никудышен был из меня рисовальщик, видно сами мысли подкинули руке тему для рисунка, потому как цепочка вытягивалась весьма стройная: Марышкин, пусть и не в такой степени, как он сам о том говорил, доверенное лицо Босвелла. Марышкин заказывает Чжану избавиться от Дороты Браницкой. Марышкин, после того как поговорил со мною, считает нужным притвориться предо мною в стельку пьяным, а после чем-скорее едет куда-то в город. Не то что-то в нашем с ним разговоре его напугало, не то… И тут я подумал, что после проигрыша Фангу Марышкин должен был считать каждый цент - но взял сперва машину, а потом извозчика. Так бегут не только от страха - так бегут за наживой, возможность которой вдруг стала ясна и блазнила явственно и близко. Ясна Марышкину - но не вполне ясна мне. Марышкин обвел меня вокруг пальца, и даже то, что он за то поплатился, не меняло дела и не отменяло ущерба моему сыщицкому самолюбию.

Почти ожидаемо было то, что доктор Клингер внезапно и резко отказался говорить со мною - и я смекнул, что это и убийство Марышкина есть звенья одной цепи. И вряд ли Пак-Меченый был тем, кто принудил опиомана-врача к молчанию. “Все дело в ребенке” - и тут мне вспомнилось то, что болтал Марышкин про повитуху, которую именно он и привел к Босвеллу. Все дело в ребенке. Доктора можно оставить на после.

Обыкновенно говорят, что когда выходишь на правильную дорогу, она сама подбрасывает тебе подсказки и сама помогает. Не то чтобы подобное часто мне встречалось, но однако же встречалось. И потому когда я, сопутно другому своему делу, начал исподволь выяснять, кого же звали в богатые семейства намеревающиеся продолжить род дамы, получил список из всего четырех фамилий. Марышкин, припомнил я, говорил, что за повитухою он ездил. Ездил, стало быть, неблизко жила повитуха. Таковая была в списке моем только одна - мадам Дюваль, жившая в городке выше по Сунгари, в местности, где многие богачи заводили дачи. Милях в тридцати от города.

В ближайший подходящий день я поехал к мадам Дюваль - и тут удачливая полоса словно бы кончилась. Мадам Дюваль, как узнал я, всего два дня назад уехала в Тянцзин, откуда пароходом намеревалась перебраться в Американские Соединенные Штаты. Все это изложила мне компаньонка мадам Дюваль, словоохотливая особа непонятной национальности, распознавшая во мне русского сразу же и говорившая на ломанном русском вполне свободно и бегло. На мое неподдельное огорчение и вполне поддельное сетование на то, что мой патрон во что бы то ни стало хотел пригласить к своей жене, находившейся на сносях, именно мадам Дюваль, компаньонка замахала ручками и сказала, что все достоинства accoucheuse Матильды Дюваль сильно раздуты и преувеличены.

- Ваша покорная слуга ничуть не менее опытна, - заявила она. - И уж двоен, будьте покорны, я приняла много куда более, чем Матильда, мадам Дюваль.