Белая луна над синей палаткой (СИ)

Двоен! Меня как обухом по голове ударило. Две нарисованные мною куколки встали перед моими глазами. Босвелл и его изыскания с евгеникой, Генри, кузен миссис Анны… Портреты семьи, написанные Гижицким, и его внезапная смерть. Заказ на убийство Дороты Браницкой… Марышкин, его немудрящая хитрость, с которой он, тем не менее, обвел меня вокруг пальца.

И разгадка всех предшествующих событий, и тех, что случились недавно, и более давнишних, встала, за исключением некоторых деталей, перед моими глазами яснее, чем решение задачки перед прилежным школьником. Не хватало лишь фактической сути, которая могла быть известна медику-специалисту и которая, однако же, почти ничего уже не могла изменить.

Все оказалось до смешного просто.

Едва попрощавшись и взяв карточку акушерки, я вылетел из комнатушки, где та принимала меня, и бросился едва ли не бегом к станции. Я чувствовал себя псом, наконец взявшим верный, пахучий и свежий след, чувствовал себя снова молодым, умелым и едва не всемогущим, какового чувства во мне не было уже очень долго. И каково же было мое удивление, - а после и разочрование, - когда в этот же вечер, уже почти весенне теплый вечер, ко мне заявилась Дорота Браницкая.

Ее снова привезла машина. На сей раз она была в пальто с воротничком из горностая, строгом и элегантном. Не дешевом, привычно отметил я, привыкший оценивать людей с одного беглого взгляда. И которое пальто она даже не стала снимать, лишь расстегнула воротник, с мягкой улыбкой, но твердо сказав, что зашла всего на минутку.

- Я заехала, чтобы поблагодарить вас, господин Травин, - сказала она, оказавшись в моем кабинете.

За то время, когда я не видел ее, Браницкая словно расцвела, и лицо ее приобрело выражение спокойствия. Словно появилась в ее бродячей и страшной для женщины жизни и определенность, и твердая уверенность. Такое лицо бывает у счастливо замужних, подумалось мне. Не влюбленных, а женщин, обретших в муже надежную опору.

Браницкая обвела взглядом стены моей комнатки, взгляд ее задержался на картине и, видно, что-то свесила она на внутренних весах. Достала из ридикюля конверт и протянула мне.

- Я благодарна вам, господин Травин, - повторила Браницкая с тою же мягкой улыбкой. - И для меня честь и удовольствие по окончании нашего с вами делового сотрудничества поблагодарить вас лично, а не в письме или в телефонии.

По окончании. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Снизошла, с собачьею злостью подумал я, с невольным поклоном беря конверт. Снизошла богиня до простого смертного, думал я, смотря на ее румяные губы, которые изгибала та самая мягкая улыбка с ямочкой у уголков, которую можно увидеть только у очень успокоенных людей.

Я представил ее рядом с Паком Чханъи - на Большом проспекте, под руку, оба прекрасно одеты. Оба хороши собой, что уж тут себе-то врать - портрет Меченого, набросанный несчастным Флавинским, я помнил хорошо. Меченый вполне собой хорош, даже для китайца.

Молоды, богаты - и, черт бы их побрал, довольны друг другом. Если не сказать счастливы.

И представился мне вдруг уползающий из рук скользкий и серый змеиный хвост, представился с такою ясностью, что дальнейшие слова говорились словно сами собою.

- Я также благодарен вам, госпожа Браницкая, - сказал я с долженствовавшей быть приятною улыбкой. - И как соотечественник, в преддверии вашего отбытия считаю нужным предупредить вас быть особенно осторожной…

Она напряглась, не понимая хорошенько, что именно я собираюсь сказать.

- Есть некоторые обстоятельства, о которых вам надлежит знать, - продолжал я, изъясняясь нарочито пышным и вычурным языком писателя бульварных романов. - Чтобы невольно не причинить никакой обиды господину Паку и не задеть воспоминания о событиях, которые для каждого нормального мужчины составляют предмет болезненный, незаживающую рану…

Пока я в осторожных и околичных выражениях пересказывал Браницкой то, о чем рассказал мне Довон об учиненном некогда над Меченым, я с особым удовольствием отмечал как каменеет ее лицо, горькими черточками пролегают складки у рта. Это ляжет между ними, думал я - когда неожиданно она остановила меня коротким жестом облитой желтой перчаткой руки. И в глазах ее мелькнула жалость - словно рассказом я безвозвратно уронил себя в ее глазах и огорчил не с смысле отношений с Меченым, а в смысле ее обо мне прежнего мнения.

- Я все это знаю, - просто сказала Браницкая, не глядя на меня. Улыбнулась все с тою же беспредельною жалостью. - Давно. Еще от господина Кима. Всего наилучшего, господин Травин.

Повернулась и вышла из моей комнаты. Прямая и спокойная, не торопясь, застегивая пуговицы пальто. Вышла из моей квартиры. Из моей треклятой жизни.

И я, ожидавший негодования, ожидавший хотя бы возмущенного возгласа, остался стоять с конвертом в руках. Это и все? Это и все, кричало во мне, пока за окном промелькнули тени огней машины, увозящей Дороту Браницкую от меня прочь.