Белая луна над синей палаткой (СИ)

У перевала Тологой были захоронены несколько ящиков, и большинство склонялось ко мнению, что там-то Белый барон и спрятал основные свои богатства. А те что у озера - так, остатки. Неважное. Он, возможно, один из немногих, догадавшихся, что закладка у перевала - так, для отвода глаз. Хотя и место там глухое, и ящиков больше. Однако через некоторое время он своими глазами видел нескольких человек из тех, кто увел обоз через перевал. Они не скрывались. Их видел и Бурдук, который заведовал у Белого барона всеми казнями. Если бы они прятали нечто действительно ценное, Бурдук не оставил бы их в живых.

Как не оставил он в живых бурят, уведших “черную телегу” к Колокольному озеру. Плешивый монгол, оставшийся потом навсегда в выжженной степи, которой они бежали, говорил, что над тем местом, где зарыли бурят, еще шевелилась какое-то время земля. Патронов тогда уже шибко не хватало.

…Их подбил тогда на побег баронский офицер, у которого Плешивый заделался денщиком. Офицер последние дни много пил, ругался без остановки, пару раз огрел Плешивого плетью. А когда схватили очередных беглецов, молодого поручика и его еще более молодую жену, первым пошел в палатку, где избитую женщину предоставили всем желающим.

…Он снова взглянул украдкой на Цзиньлин - та женщина была чем-то похожа на нее, он даже хотел тогда пойти в палатку, но почему-то не пошел. Хотя и представлял потом, как она лежит там, беспомощная, с запрокинутым белым-белым лицом и разметавшимися белокурыми волосами. Впрочем, тогда для него все белые женщины были на одно лицо, это уж потом он научился их различать.

Бежать с офицером было удобно, он раздобыл пропуск и все трое спокойно отъехали довольно далеко. Офицер был весел, полуразборчиво, соскакивая на русский и снова возвращаясь к манчжурскому, рассказывал, как готовил когда-то, еще мальчишкой, покушение на губернатора, и оно не удалось, но ему удалось тогда скрыться. “Дважды снаряд в одну воронку не падает, я удачливый”, говорил офицер, скаля зубы. Они оба подобострастно улыбались в ответ на его болтовню.

В поросших лесом холмах, куда они счастливо добрались и за которыми лежала вольная степь, офицера нетрудно было прикончить. Плешивый, припоминая плети, хотел выпотрошить офицера живьем, как в бреду шепча, что мясо так будет нежнее, а им бы заготовить вяленого для перехода через пустоши, соль-де есть. Но Чханъи, не обращая на него внимания, одним движением тонкого острого клинка, с которым не расставался, перерезал офицеру горло, и Плешивый не посмел возражать.

Клинок пережил многое, и много перевидал крови. Хозяйской крови тоже - руку Тхегу с его собственным клинком Меченый потом долго видел в сне.

“Мне больно, когда… железом”, - шепнула Цзиньлин, когда он провел по ее груди левой рукой. Той, где протез. И сама, обыденно, будто проделывала это уже много раз, сняла металлический напаличник. И он понял тогда, что она знает. Знает все о нем и о том, что с нм сделали. Той же ночью, позднее, она спала - а он смотрел на ее лицо, ровное и спокойное как у мертвой. И думал, что перехватить сталью ее нежную шею так же легко, как разрезать яблоко.

И все же клинок тогда остался в ножнах. Он не мог сказать себе, почему, и предпочитал о том вовсе не думать.

Комментарий к Междуглавие 9 - Дорога

* (фр.) - пленэр, работа художника ​вне мастерской

========== 10 - Жернова и змеи ==========

Признаюсь, я был очень зол, когда меня отставили. Я написал злое письмо, я потребовал встречи с Меченым Паком Чханъи, в письме ему рассказав о смерти Марышкина и высказав свое негодование тем, что Меченый так сильно мешает делу, которое сам же мне и доверил.

Я не ожидал ответа и того меньше ожидал, что, вернувшись как-то с утренней прогулки, я застал Пака Чханъи в своем кабинете, вольготно рассевшимся за моим столом и поглаживающим пальцем ободок циферблата моих “братьев по оружию”.

Впервые видел я его живьем, не на плохонькой фотокарточке, напечатанной для объявления о розыске, и не на наброске покойника Флавинского. И, признаюсь, с жадным любопытством рассматривал моего гостя - который сидел в совершенном спокойствии, и, казалось мне, наслаждался этим моим любопытством.

Выражение, с каким смотрел он на мои часы, живо напоминало то, как уличный мальчишка смотрит в вечер перед рождеством на яркую витрину большого универсального магазина. И так не вязалось это детское выражение с двумя полукружьями шрамов на его левой щеке, с жестким рисукком скул и всем его видом опасного хищника.

Очевидно, сам Меченый отлично сознавал то, какое делает мне впечатление, потому что заговорил он с тем же беззаботным мальчишеским выражением. Он, сказал Меченый, и в мыслях не держал убивать Мартинса-Марышкина - хоть, наверное, следовало бы, ввернул он с ангельскою улыбкой. И еще того меньше, добавил Меченый, хотел он помешать мне, потому что обелить имя Дороты Браницкой являлось также и его желанием.