Белая луна над синей палаткой (СИ)

И по мере того, как все диче и безлюднее становилась степь, к ней возвращалось ощущение неживой сновиденной безнаказанности, которую она, казалось, забыла за последние пару месяцев начиная с Масляной. Смерть никуда не ушла, лишь пригасила острый взгляд свой - а теперь снова отверзла вежды и снова висела над ними всеми тем самым остроглазым ястребом, тем самым апрельским солнцем, уже жарким, уже губительным, уже хлещущим жесткую степную траву.

“Since none but the dead pass freely from this dungeon, let me take the place of the dead”, - у Чханъи неважно шли дела с английской грамматикой, но у него было острое ухо и выговаривать правильно он выучился превосходно. Она помогала ему читать и понимать тот кусок из английского издания “Графа Монте-Кристо”, который случайно попался среди хлама бродячего торговца. И фразу про мертвецов Меченый вертел и так, и эдак, настолько ему нравилось хитроумие героев Дюма.

Степь тянулась, словно волнистое тканое полотно, тот серо-зеленый vert-de-gris шелк, что прикладывала к себе в магазине стройная девушка - нет, уже молодая дама, с масляно блестящими коротко остриженными и уложенными волной кудрями, в платье до колен и ботиках тонкого сафьяна. Лизочка Севастьянова. Нет, теперь уже Лиза. Елизавета Порфирьевна. Оборвавшая себя на полудвижении - а ведь хотела, видно, взвизгнуть и кинуться на шею, как делала когда-то, когда наставница возвращалась после даже короткого отсутствия. Но приняла строгий любезный вид, хотя в глазах и заплескалась явная и явственная радость от встречи.

“Вам очень идет стрижка, Лиза, - с улыбкой и вполне искренне заметила она, когда обе вышли из магазина и остановились на широком тротуаре Китайской.

“Правда, Дарья Яковлевна? - Лиза совсем по-старому широко улыбнулась, показав так знакомо и мило наезжающие друг на друга краешками передние белые зубки, и тут же снова напустила на себя взрослый вид. - Папенька… - в голосе сквознуло что-то, - прежде бы меня убил, что волосы остригла. Но теперь уж я сама себе хозяйка, дела веду… по нездоровью его. И вам за науку спасибо, помните, как вы убеждали взять мне математика?”

На словах о “нездоровье” и папеньке голос Лизы зазвучал жестче, и она предпочла пропустить мимо ушей эту новую звенящую жесткость.

“Мне пора, Лиза”, - как можно мягче сказала она, завидев знакомый авто, остановившийся у поворота. И тут Лиза схватила ее руки в свои и стиснула в отчаянии.

“Дарья Яковлевна… Дашенька, голубушка, - бессвязно зашептала она, - я ведь думала, вы руки мне не подадите. А коли нет этого… голубушка, милая - оставайтесь. Я теперь хозяйка, заживем вместе, будете меня… музыке учить как прежде. Я ведь одна, совсем одна, вокруг люди словно волки…”

Лиза продолжала говорить еще и еще - быстро, бессвязно, лицо ее горело, а голубые глаза налились слезами.

“Нет, Лизочка… - как можно мягче, как можно тише отнять руки из ее рук, огладить знакомо угловатые плечики. - Я уж выучила вас всему, чему смогла. Вы сильная, вы сможете теперь… сами…”

Быстро отвернуться и пойти к машине скорым шагом, не оглядываясь. Словно с гадания на перекрестке трех дорог, словно Лотова жена, чтобы не стать соляным столбом, - чтобы не видеть, как гаснут и пустеют голубые глаза.

“Если из этой башни выходят только мертвые, займи место мертвых”. Стань мертвым. Смерть, пусть и ненастоящая, давит маленьким мешочком, упрятанным у самого сердца, висит словно дамоклов меч, - а она наивно думала, что уже и забыла об этом ощущении. Они едут в пустыню как в смерть.

***

Байбак согласился помочь - за почти всю атаманову долю, оставленную под Хинганом. Слитки, пачки йен, взятые в доме Кима Панчжу - все осталось в тайнике под Хинганом. Для Байбака и остальных. Байбак станет наконец атаманом, и наплевать, как будет Байбак делить доставшиеся ему богатства - и будет ли делить.

У него остались взятые у Панчу камешки, они жестко покалывают через внутренний карман, через рубашку, через кожу. У него остались камешки - и Цзиньлин.

“let me take the place of the dead”, шепчет Чханъи и взглядывает на едущую по левую руку от него женщину. Она остригла волосы, она переоделась в мужскую одежду, светлое лицо ее уже укрыл загар - и все же это не мешает ему брать ее каждую ночь с прежним желанием. Хотя порой начинает казаться, что это она берет его, обвивается со змеиной, с болезненной страстью и забирает всего, без остатка.

Пусть. Пусть пока берет. Он узнал ту местность, что нарисовал польский художник на своей картине, полной синего и бело-желтого, с белой луной восходящей над синей-синей, густо-синей, словно праздничные одежды монголов, палаткой с белыми узорами - а она знает само место.