Белладонна

– Подходишь к кровати.

– Ну…

– Садишься на пол.

– Зачем?

– Так надо! Снимаешь с неё туфли…

– И?..

– Щекочешь ступни, балда!

– И чего?

– Увидишь чего.

Через час Юрка жал мне руку:

– С меня стакан.

– Рад составить скромное счастье товарища, – поклонился я в ответ. Джинн скептически хмыкнул.

* * *

Сегодня все четверо были в сборе, и, как понятно, оккупировали пятьдесят вторую – она тупо больше. Лёха с Василисой сонно валялись на кровати. Лежбище, принявшее ответственность за двести кило живого веса, едва слышно поскрипывало. Юрка с Эльвирой за столом двигали фигуры по шахматной доске.

– Лошадью ходи! – подколол я Юрастого с подачи Джинна. Юрка пропустил совет мимо ушей. Эльвира издала звук, средний между смешком и мычанием.

Рядом с доской стояли две открытые бутылки венгерского вермута, красного и белого. Один взгляд – и вот, на́ тебе, сразу, без спроса, без предупреждения: карьер, бульдозер, смех… Рядом с ними, поглощёнными друг другом, моё одиночество ощущалось безграничным.

– Пить будешь?

– Не, Юр. Не буду. Ещё ресторан впереди.

Часов в шесть мы в полном составе двинулись по главной улице в сторону «Красной горки». Идти было порядком, километра три. Я брёл последним, уставившись в спину Маши, шедшей под руку с Леной Бабочкиной. Мысли мои были далеки от политеса. В голову, не переставая, лезла всякая гадость. Вот, например: подойти внезапно, сзади, как снег на голову: «Лен, погуляй немножко», внаглую отцепить растерянную Ленку от Машуни, и самому занять её место. Бараньим взглядом я пробуравил всю Машкину спину. Безрезультатно. Вот это сила воли! Знает, что за ней след в след прусь я, слюни вожжой, и ни одним движением – даже намёка не подаст, что знает!

Происходившие со мной перемены пугали. Пугали по-настоящему. Хрупкая, скупая на эмоции, бесцветная почти невзрачная девчонка, податливо ставшая женщиной в моих руках, занимала во мне всё больше и больше места, – ничего для этого не делая, со мной не общаясь и, видно, не особо и желая!

На дверях «Красной горки» висел рукописный листок:

Будто ждали: двери пивного ресторана широко отворились, внутри заиграла живая музыка. На улицу выскочил Никогайос, элегантный, в костюме-тройке, окружённый пятью или шестью приятелями.

– Добро пожа-а-а-а-ловать! – заорали их лужёные глотки, а руки тут же принялись раздавать нашим девчонкам свежесрезанные алые розы.

Свет по краям огромного зала был погашен. В центре, под яркими люстрами, – составлен длинный стол, персон на семьдесят, а, может, и больше. Мы сели; за столом уже было человек тридцать. Приглашённые всё прибывали и прибывали. Ансамбль играл чисто, не давя громкостью. Официанты носились без остановки, заваливая всё новыми и новыми яствами и без того ломящийся стол, с ловкостью цирковых жонглёров ликвидируя запустевающие бутылки и заменяя полными. Артур сидел напротив меня. Я привстал, наклонился, через стол протянул ему обе руки – он, улыбаясь всем лицом, подался вперёд, ответил на мое пожатие.

После нескольких тостов в честь присутствующих дам и отсутствующих родителей к микрофону вышел Колян.

– Дарагии маи, я прашу аркэстр сыграт этот пэсня для фсех маих дарагых лубымых гастей и хачю пригласит адну из гастей на танэц. Надеус, ана мнэ нэ откажэт!

И пошёл, высоко подняв голову, к Лисёнку. Танька, вместо того чтобы, потупив глазёнки, сидеть и ждать своей участи, – вскочила, чётким модельным шагом вышла навстречу, взяла Никогайоса за руку и увлекла в танец. Солист прокуренным надтреснутым голосом выводил:

Ов сирун сирун…

Инчу мотецар?

Сртис гахникэ,

Инчу имацар?

Ми анмех сиров,

Ес кез сиреци…

Байц ду анирав давачанецир36…

Мелодия была хороша, – так чиста, так искренна, – что я, против воли, заслушался. Кто-то невесомо коснулся плеча. Я обернулся. За спиной стояла Маша. Молча кивнула в сторону двери, повернулась; не дожидаясь, постучала каблучками к выходу. На ходу доставая из кармана сигареты, ускоряя шаг, я поспешил следом.

На улице опускались кисельные бесцветные сумерки. Мы переглянулись, и не сговариваясь двинулись к спрятавшейся в зарослях кустарника лавочке. Я сел. Маша осталась стоять. Размял сигарету, чиркнул спичкой, поджёг, растягивая сыроватый табак. Маша лёгким точным движением выхватила из моего рта сигарету, бросила оземь и растоптала. Я как был, так и остался – сидеть с приоткрытым, как у имбецила, ртом.

– Ну что, Дёмин… – мой рот открылся ещё шире. Маша ни разу за четыре года не назвала меня по фамилии. – Настало время охуительных историй!

Мне было впору сверзнуться со скамейки. Маша никогда в жизни не произнесла при мне ни одного грубого слова, не то чтоб – матерного! Нет, конечно, я догадывался, что принцессы тоже какают, но чтобы вот так… Проделки алкоголя? – даже думать глупо. На всех наших пьянках Маша всегда сидела, весь вечер смакуя полбокала сухого. За это ей дали прозвище, впрочем, совсем не обидное – «Маша-неналиваша».

Она насмешливо, с превосходством, смотрела на меня.