«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

«Я пригласил вас, господа, – по-гоголевски начал речь епископ, – чтобы передать личную просьбу Святого Отца. Каждый год Страстная неделя переживается верующими как важнейший этап в жизни христианской церкви, а Крестный ход с участием понтифика у подножия древнего Колизея – его кульминация. В этом году, в развитие экуменических идей молитвы мира в священном городе Ассизи (она прошла 24 января 2002 года с участием иерархов всех церквей и религий, там присутствовала и делегация Московского Патриархата), Папа Войтыла решил предложить журналистам из разных стран написать тексты размышлений и молитв для каждой “остановки” Крестного хода (согласно римскому толкованию Евангелия, их было на Крестном Пути четырнадцать)». Тут же выяснилось, что двое из приглашенных находятся за границей и потому не смогли явиться на это совещание. Воцарилось растерянное молчание. Наконец я решил, что нужно как-то реагировать: «Ваше Преосвященство, во-первых, спасибо за высокую честь. Во-вторых, позвольте вопрос – разве для того, чтобы стать автором подобного текста, не обязательно быть католиком?» Епископ с готовностью возразил: «Отнюдь нет, прецеденты имеются, два года назад, например, размышления на Страстную пятницу написал православный». «Кто же именно?» – поинтересовался я. «Святейший Патриарх Константинопольский Варфоломей», – последовал ответ.

Тут же раздали «памятку автора» и брошюры «Крестный ход» за три прошлых года. Епископ пояснил, что тексты должны быть представлены в двухнедельный срок, написанные верлибром на итальянском языке, и предложил провести жеребьевку. Он лишь предупредил, что хотел бы поручить женщинам подготовить те куски, где речь в Евангелии идет о женском участии (их пять), остальные – по выбору. Времени на размышление не было, и я опять поднял руку, чтобы попросить для себя вторую «остановку», ту, где речь идет о предательстве Иуды. И только потому, что вспомнил одно замечательное стихотворение на эту тему, написанное Пушкиным.

Когда вышли из ватиканского департамента, я спросил коллег: почему же никто не отказался? Португальская журналистка Аура Мигуэль весело объяснила: мы же профессионалы, пишем на разные темы, не подойдет – ну, выбросят в корзину, не в первый раз!

Евангелист Александр Пушкин

Вы, евреи, создали бессмертную легенду – легенду об Иуде.

Сталин – Фейхтвангеру. В кн.: Лион Фейхтвангер. Москва, 1937

Стихотворение про Иуду, которое пришло мне на память, не столь хорошо известно широкой публике, как, скажем, пушкинский «библейский» шедевр «Гавриилиада», но специалистами оно отмечено и вкратце прокомментировано. Речь идет об отрывке <«Подражание италиянскому«> (Каменный остров, 22 июня 1836 года). Он представляет собой вольный пересказ стихотворения итальянского поэта Франческо Джанни «Sonetto sopra Giuda» («Сонет об Иуде»), основанного на евангельском сказании о самоубийстве Иуды, повесившегося после совершенного им страшного предательства. Впервые оно было опубликовано в посмертном собрании сочинений Пушкина 1841 г., т. IХ.

Джанни (Francesco Gianni Рим, 1760 – Париж 1822) по профессии был портным, а потом вдруг ударился в поэзию и прославился верноподданнической поэмой «Бонапарт в Италии» (за которую даже получил денежное довольствие от Наполеона), а также блестящими поэтическими импровизациями, они были в большой моде в Италии и во Франции. Можно с определенной долей вероятности предположить, что Джанни стал одним из прототипов образа итальянца-импровизатора в знаменитых пушкинских «Египетских ночах».

Стихотворение Джанни было известно Пушкину во французском переводе Антони Дешана[955].

В библиотеке Пушкина сохранилась книга стихов Дешана «Последние слова» (A. Deschamps Dernieres Paroles. Poesies. Paris, 1835), подаренная ему в начале 1837 года князем Э.П.Мещерским, атташе русского посольства в Париже[956].

Мне не удалось установить, имелся ли в этой книге портрет автора «Иуды». Но на черно-белой гравюре, хранящейся в римском Кабинете эстампов, внешность Ф. Джанни напоминает пушкинское описание неаполитанца в «Египетских ночах». Напомню его: «Он был высокого росту, худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого лица его были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желто-смуглые щеки, обличали в нем иностранца» (VIII, 265).