Берег ветров. Том 1

К приходу отца и Пеэтера мать постаралась прибрать, насколько это было возможно, избушку Ревала, чтобы подостойнее встретить так долго отсутствовавшего сына. Да много ли сделаешь в бедной бобыльской избе? Мать постелила для сына свои сохранившиеся от приданого простыни и покрыла стол скатертью, которая в последний раз вынималась из сундука, когда крестили Пеэтера.

- Такова наша жизнь. Мокни в море с дрянными снастями и гни горб на мызу. Когда уж тут заниматься избой да следить за чистотой и убранством! Видишь, и часы эти старые на стене до сих пор все шли и шли, а недели полторы назад ночью как-то остановились, а я не удосужился до сих пор снести их к мастеру, - заметил отец, стаскивая с ног высокие сапоги.

Пеэтер поспешил помочь отцу, а мать, вздыхая, сказала:

- Два года назад, когда умирала бабушка, часы тоже сами собой остановились.

- Забыли завести, - заметил отец. - Наутро подняли гири, и они опять пошли.

- А теперь, сколько ни поднимай, не помогает.

- Пустое суеверие. Часы идут себе своим ходом, а человеческая жизнь идет своей тропой, - утешал отец.

- О Сандере ничего не слышно? - спросил Пеэтер.

- В последнем письме из Сайгона он писал, что хворал на корабле тифом, о доме и о родных крепко скучает… что корабли все плывут на восток через многие моря, и на южном небе звезды крупные, как кусочки живых угольев… А самого его, голубчика, уже и нет нигде, - горевала мать.

- Не плачь, матушка, не плачь! Может быть, Сандер в плен попал, - пытался утешить мать Пеэтер, но и у него на глаза навертывались слезы.

- Да перестань уж, слезами делу не поможешь, - уговаривал и отец. - Перестань. Может, все еще обернется к лучшему. Вот видишь, Пеэтер вернулся домой, и…

Мать помолчала с минуту, пытаясь совладать с волнением, затем взяла кружку для молока и пошла в кладовую. В комнате, где оставались отец и сын, воцарилась тишина. Пеэтер молча встал и подошел к старым часам с цветастым циферблатом; еще с детских его лет в гуменной избе Кюласоо они дни и ночи усердно отмеряли время тикающим ходом медного маятника. Говорили, что это хорошие часы - их принес в Кюласоо еще дедушка из Рейнуыуэ. Теперь они добрели до избушки Ревала - и стали.

Пеэтер снял часы со стены, сдул пыль с механизма и, усердно повозившись над ним некоторое время у окна, повесил часы обратно, подтянул гирю и толкнул маятник. Часы пошли.

- Ты что, починил? - спросил отец, прислушиваясь к ходу часов.

- Тут и починять-то почти нечего было, - ответил Пеэтер, регулируя поточнее положение часов.

- Как нечего? Я пытался и так, и этак, уж подталкивал и налаживал - ничего не выходило.

- Ну, у меня глаз помоложе, - сказал Пеэтер в оправдание отца.

- Что глаз! Ты дело толком знаешь. - И когда в комнату вошла мать, Матис сказал, явно гордясь сыном: - Куда нам, деревенским, тягаться с городскими. Глянь-ка, только приложил руки - идут!

Уже наливая в чулане молоко, мать старалась успокоиться, поверить в утешительные слова Пеэтера, а когда, вернувшись в комнату, она увидела, что старые часы идут прежним, знакомым ходом, надежда увидеть Сандера живым окрепла и усилилась в ней. Ее материнское сердце перенесло за жизнь слишком много горя, чтобы не хвататься, как за соломинку, за все, что давало немного надежды, чтобы не верить всяким приметам (которые Матис, правда, называл суевериями). Теперь у нее настолько отлегло от сердца, что она даже завела речь о другом.

- Расскажи: что там делают Прийду и Мари с детьми, как ты сам поживаешь? Успел ты уже найти спутницу жизни или все еще один?

- Пока один, не женился, но из-за этого человек ведь еще не одинок. Работа, товарищи…

Вечером в низенькую реваласкую комнату с каменным полом и окном в четыре окончины сбежалось полдеревни. Пришли поглядеть на человека, который пять лет не был в родной деревне, но главное - каждому хотелось самому услышать новости с большой земли.

И правда, времена переменились и в городе, и здесь, в сааремааской глуши. Пеэтер уехал в Таллин из арендного хутора Кюласоо, а вернулся в жалкую реваласкую хибарку. В деревне многие уже умерли, Сандер пропал без вести, дед и бабушка похоронены. Но более разительная перемена произошла в нем самом: из недалекого деревенского парня с глухого побережья он превратился в сознательного рабочего и видел теперь мир, людей и их взаимоотношения новыми, ясными глазами. В городе он почти не замечал перемен в себе самом, не видел того, как каждая поразившая его книга, каждое слово товарищей сметали с него постепенно налет деревенских предрассудков, формируя новый склад и образ его мышления.

Но, вернувшись в прибрежную деревню, Пеэтер вдруг совсем по-новому увидел все вокруг. Тяжелую жизнь земляков, горькую долю его отца и матери, все это он ощутил сердцем с небывалой прежде остротой.