Берег ветров. Том 1

- Ну что ж, если молодой человек приехал даже из города… по такому делу… - начал сдаваться Каарли и вытянул под столом свои длинные стариковские ноги в серых домотканых штанах и намазанных дегтем ботинках. Сухое, костлявое туловище слепца торчало высоко над столом, а щетинистое, рассеченное осколком снаряда лицо казалось худощавее скрытого пол одеждой тела. На обтянутом сухой кожей темени, как поблекшие стебли прошлогодней травы, колыхалось несколько редких седых волос, а его глаза, с виду здоровые, неподвижно застыли в глубоких глазницах. После ранения, ему, правда, прицепили на грудь настоящую медаль, он и теперь еще носил ее на воскресном пиджаке, в котором шустрая и примерная Рити чуть не силком таскала его в церковь к причастию (сегодня, собираясь к Матису, он напялил старую, потрепанную шубенку), но эта круглая бляха и надевалась больше для Рити, чем для него самого, - ведь сам Каарли не видел ее, как не видел и солнечного диска на небосклоне. Обычно Каарли вспоминал солнце таким каким оно было в последний миг перед ранением на поле боя, - большим и обжигающим, под знойным южным небом. Но иногда перед внутренним взором Каарли возникало солнце времен его пастушества: он видел его восходящим за вершинами леска на Вийдумяэ, видел его полуденным высоко-высоко над своей головой, гуляющим среди белых мягкошерстых барашков-облачков, видел вечернее солнце, в пору, когда загоняли в хлев овец, когда оно, громадное, садилось в море по другую сторону острова Весилоо. Все же солнце, сжигавшее своими палящими лучами поле брани, это последнее солнце его жизни, чаще всего стояло перед недвижными глазами Каарли. Да и люди его волости остались для него такими, какими он видел их перед уходом на военную службу. Ему было очень трудно представить себе нынешнего шестидесятипятилетнего, седоголового старика корабельного мастера, сидевшего здесь же, рядом с ним на скамье, - в памяти Каарли Михкель невольно представал двадцатипятилетним парнем, башковитым, в полном расцвете сил, схватывающим на лету любую работу. Таким запомнился ему Михкель, когда ставили шпангоуты двухмачтовой «Эмилии» старого Хольмана, это была последняя работа самого Каарли перед рекрутчиной Так же было и с родственником и братом Каарли по конфирмации, Матисом. Теперь, когда раненный бароном Матис уже четвертую неделю не подымался с постели, Каарли представлял себе его скорее в облике отца Матиса, старого Реэдика из Кюласоо, чем самого Матиса, так как Реэдик долго хворал перед смертью. Сына же Каарли видел всегда здоровым и сильным. А Кусти Каарли знал только по голосу и по описаниям других; Кусти - третий сын Яака и Анн из, Лайакиви - родился как раз весной того года, когда Каарли ушел в солдаты. Каарли не припоминал, чтобы он видел Кусти даже в зыбке. Но Каарли очень хорошо знал отца и мать Кусти, и по всему, что рассказывал о себе сам Кусти и что говорили о нем другие, Каарли составил себе такой портрет: миленького роста, с рыжеватыми усами и стриженой бородой, большеротый (как говорили люди, у него был рот матери - старой Анн из Лайакиви), с редкими прилизанными, но подолгу не стриженными и не чесанными волосами, бобыль, сильно хромающий на левую ногу из-за ранения в Маньчжурии. Одет Кусти, вероятно, бедно: ему с женой нужно прокормить восьмерых детей - от этого и стол, и одежда становятся скудными. И хотя этот созданный воображением Каарли портрет не совпадал в подробностях с настоящим видом Кусти, он все же был очень близок к действительности.

А про человека, который сидел сейчас против Каарли и хотел получить от него песни Каарли никогда в жизни ничего не слыхал - ни про него самого, ни про его родителей. Правду сказать, тон и весь разговор пришельца ему не нравились. Уж больно он выпячивал себя в разговоре и иной раз пользовался словами, которые Каарли слышал только изредка, бывая в городе, от городских приказчиков (в дни выплаты пенсии Рити иной раз заманивала Каарли для покупки каких-нибудь пустяков в такие лавки, которые обычно посещались господами). В довершение всего от гостя исходил (хоть и слабо) приторно-сладкий запах помады, а уж это годилось разве что для женщин, но никак не мужчине, будь он хоть и студент. Все же Каарли по-своему уважал студентов: тот, прежний собиратель сказок и песен, по имени Паэкалда, разыскавший его пару лет назад, казался довольно славным парнем, поэтому Каарли не хотел напрямик отказаться от разговора и с нынешним.

- Ну, так и быть, если студент хочет записать, можно и пропеть какую-нибудь шуточную песенку.

И он затянул скрипучим стариковским голосом песню:

Прошел я остров Сааремаа

И прямиком, и крутом.

Но не свела судьба меня

С сердечным милым другом.

«Где хутор, лодка где, скажи? -

Спросила Эйму Тийна.

Пропил последние гроши,

Проваливай, детина!»

На горке видел ветряки

Дымила смолокурня.