Берег ветров. Том 1

Волостной писарь умолк на мгновение, его серые глаза сверкали так, будто он в самом деле глядел в века. Затем с еще большим воодушевлением заговорил о далеком, «светлом прошлом эстонского народа» (как это сделал Карл Роберт Якобсон в своих «Трех патриотических речах») и особо остановился на прошлом народа Сааремаа.

- Да, старые островитяне были не последними людьми среди всех свободных эстонцев. Разве не наши предки, здешние жители, уже в шестом веке защищали свой остров, громили шведов на суше и на море? И не здесь ли, среди извилистых берегов залива Каугатома, нужно искать могилу павшего в боях шведского короля Ингвара? Разве не сааремаасцы переплыли море и участвовали в знаменитом Бравальском бою? Разве не жители Сааремаа позднее, в войне с немцами, рыцарями-крестоносцами, пришли на своих кораблях под стены Риги и заставили взвыть попов? Разве не сааремаасцы в ту пору, когда вся остальная эстонская земля уже стонала под игом немцев, возглавили борьбу с поработителями и отправили послов в далекий Новгород и Псков, чтобы вместе с русскими союзниками гнать немцев с родной земли?

Поставив эти гордые вопросы, воспринятые слушателями скорее чувством, чем разумом (исторические сведения о героическом прошлом эстонского народа и сам волостной писарь только недавно вычитал из книг), Саар задал новый вопрос: кто виноват в том, что народ потерял свободу?

- Попы и бароны! - крикнул Кусти из Лайакиви.

- «Вослюбленная душа» и его тесть, - добавил лоонаский Лаэс, взглянув сначала в сторону церкви, а затем на рууснаскую мызу.

Волостному писарю по служебному положению не пристало заходить дальше Лаэса и Кусти. Он помолчал, точно давая время словам Кусти проникнуть поглубже в самую душу народа, а затем подошел к делу с иной стороны.

- Корабль, который рыбаки Каугатома спускают сегодня на воду, - это, если хотите, неслыханное еще дело в жизни здешнего народа. Наш корабль не принадлежит, какому-нибудь одному богатому жителю побережья, нет, - бедняки вырубали топором и долотом свою долю в этом корабле, пока их жены дома делили между детьми последние крохи хлеба. Этот корабль - народное достояние, таким он должен остаться навсегда!

Еще очевиднее, чем слова Саара, эту мысль должна была подтвердить последовавшая за речью волостного писаря церемония присвоения имени кораблю. Правление, в котором решающий голос принадлежал беднякам, избрало для этой церемонии не дочь кого-либо из толстосумов, вроде папаши Пуумана; по предложению Матиса имя кораблю должна была дать пятилетняя Хильда, предпоследний ребенок в многодетной лайакивиской бобыльской хибарке. Марис и верить этому не хотела сначала, приняла все за насмешку, но когда сам мастер, известный как человек степенный и серьезный, в свою очередь подтвердил эту новость, лайакивиская мамаша стала с особенным усердием приводить в порядок к воскресному торжеству (то есть штопать и латать) одежду не только Кусти, но и детей, в особенности платье Хильды. Сейчас лайакивиская детвора, три мальчугана и три девочки, стояла гурьбой, окружив отца с матерью, у самой воды (самый младший, полуторагодовалый Кусти, остался дома на попечении старой Лийзу). У героини дня маленькой Хильды на ногах даже красовались ботинки, правда, великоватые, а хозяин ботинок, девятилетний Антс, заработавший их летом в пастухах у папаши Пуумана, беспокойно переминался в поршнях с ноги на ногу. Ничего не поделаешь, обычай требовал, чтобы именно девочка была крестной корабля.

И вот знаменательный миг настал. Мастер взглянул на волостного писаря, писарь - на Марис, Марис, склонившись, прошептала Хильде на ушко последние ободряющие и наставительные слова. Девочка шагнула к корабельному штевню, у которого она показалась совсем крохотной. Народ затаил дыхание, какое-то мгновение был слышен только глухой гул ветра, в который вдруг упали тихие, но внятные детские слова:

- Этот корабль должен называться «Каугатома».

В т от же момент с треском разбилась о штевень запущенная капитаном бутылка водки. Длинный Виллем схватил девочку на руки и поднял ее высоко над головой, парни из Ватла и Тагаранна бросились к Михкелю и стали качать старого мастера, а громогласный леонаский Лаэс гаркнул мощное «у-р-р-а-а», подхваченное всем народом и отозвавшееся раскатистым эхом с вийдумяэских холмов, за несколько верст отсюда.

- Ну вот, мать, а ты боялась, что в наш корабль заберется котерман, - сказал Тынис, взяв дряхлую старушку под руку, когда она собиралась с силами для очередного «ур-ра-а».

- Ну да, мастер вложил в корабль все свои силы и душу. Теперь кораблю под твое начало идти. Постарайся и ты быть таким же заботливым и справедливым, уж тогда все пойдет счастливо, - сказала старушка и добавила, пожимая руку сына: - Я не со зла ведь, - все вы близки моему сердцу, и ты, и Матис, и все остальные. Вот стоит этот лайакивиский Кусти со своей Марис и детворой. Не кровная ведь родня, а не хочется, чтобы и их обидел кто-нибудь посильнее, даже сердцу больно, как подумаю об этом.