Берлинский синдром

Задержавшись возле Остбанхофа, Энди позвонил в школу и предупредил, что заболел и не придет на работу. Он был почти разочарован, когда секретарша без лишних вопросов приняла его объяснения. «Вообще-то я кое с кем познакомился, — хотел он сказать ей. — Все началось в книжном магазине. Нет, в сквере». Но секретарша просто пожелала ему поправляться и повесила трубку.

— Вообще-то, она нам не по пути. — Он поправил врезавшиеся в плечи ремни рюкзака Клэр, который нес.

— Но ведь нет никакой спешки?

Конечно же, спешка была. Он хотел заняться с ней любовью. Поскорее вернуть ее в квартиру, где им не пришлось бы отвлекаться на других.

— Хочу отвезти тебя домой. Подальше от этих лукавых поездов, которые так и норовят унести тебя прочь.

— А я надеялась, ты покажешь мне город, — заметила она, дождавшись, пока он догонит ее и возьмет за руку. — Я все-таки турист.

— У нас будет еще достаточно времени. — Он сжал ее руку и едва поверил, когда она ответила на его пожатие. Он повел ее в сторону дома, отказываясь отпустить ее. — В любом случае, этот кусок Стены ненастоящий.

— То есть? — Она остановилась. — Я думала, это последний сохранившийся кусок Стены.

— В общем, да. Но эта Стена не такая, какой была на самом деле, какой я помню ее. Было две Стены, а между ними — полоса смерти. Этот кусок Стены находился со стороны Восточного сектора, и никому не удалось бы разрисовать ее граффити: она была совершенно пустая. Все эти рисунки появились, когда Стена рухнула. Она выглядела совсем по-другому. — Он потянул ее за руку, принуждая идти дальше.

— Сколько тебе было лет, когда ее разрушили? — поинтересовалась она.

— Двенадцать.

— И каково это было — жить вот так?

Он пожал плечами. Он никогда не задумывался на эту тему. Любой его ответ, наверное, не был бы правдивым до конца. Она просто не понимала, что это была нормальная жизнь по определенным правилам. Что Восточная Германия представляла собой мир, построенный на идеях, а не на деньгах, и за всем плохим скрывалось и что-то хорошее. Люди со стороны никогда не замечали этого.

— Жили, как жили. Когда я родился, Стена стояла уже двадцать лет. Все считали, что она простоит и еще сотню. Просто так сложились обстоятельства. Но все изменилось быстрее, чем кто-либо ожидал.

— Странно, — сказала она. — Большинству людей кажется, что их детство прошло в таком далеком мире, который, похоже, и не существовал. А твой мир существовал на самом деле.

— Наверное, да. В каком-то смысле мы жили так, словно у нас было одно детство на всех, а правительство — наш общий родитель. — Он пошел быстрее, хотя видел, что она едва поспевает за ним, боялся, что каждую минуту, пока они находятся на улице, она могла передумать и вернуться на вокзал. — Родители не всегда знают обо всем лучше всех.

— Они, как правило, заботятся в первую очередь об интересах своих детей.

— Верно, — согласился он. — Вот они и хотели создать совершенное общество, как они понимали это совершенство. Но в конце концов они все испортили… точно так же, как любой родитель поступает со своими детьми.

— Нельзя же во всем винить родителей. Нам всем придется когда-нибудь повзрослеть, ведь так? Детство привлекает своей наивностью, но ее недостаточно для взрослой жизни. По-моему, падение Стены похоже на массовый подростковый бунт. — Она вытащила руку из его руки и, остановившись, подняла волосы вверх и завязала их резинкой, которая оказалась у нее на запястье.

Его руки Нетерпеливо дернулись. Он хотел ее, хотел поскорее прийти домой.

— Разве тебе не хотелось снова стать ребенком? — спросил он. — Чтобы решения за тебя принимал кто-то другой?

— Да ты прямо Питер Пэн. Мальчик, который не хотел взрослеть. — Она схватила его за руку и теперь уже сама тянула вперед. — Хотя трудно представить тебя в зеленом трико.

Рассмеявшись, она поднесла его руку к губам и поцеловала, на что он ответил тем же. Он достаточно хорошо помнил эту историю — ее очень любил отец.

Наконец они подошли к дому, и он снова повел Клэр через двор и вверх по лестнице. Когда он отпер дверь, она оттолкнула его в сторону:

— Наперегонки к кровати!

Несколько часов спустя, стоя голой в гостиной, Клэр указала на телевизионную башню:

— Правда довольно странно, когда понимаешь, что эту башню видно почти отовсюду в городе?

— Я не смотрю на нее. — Он подошел к ней сзади и провел пальцем по спине.

— Она похожа на одинокого извращенца. Заглядывает в окна ко всем подряд.

Клэр отошла от него и, присев на подоконник, принялась скручивать папиросу. Казалось, она даже не замечала, что обнажена, но он не мог видеть ничего другого.

— А ты там бывал? — поинтересовалась она.

— Только совсем маленьким.

Он вспомнил, как ждал в очереди, а потом лифтерша встала между ним и отцом, и ткань ее платья щекотала ему лицо. Пока лифт поднимался, он сидел на корточках и ему казалось, что уши вот-вот лопнут.

— Так давай сходим, — предложила она.